Зовет к себе. Обещает сразу престижную работу. Пишет, что только там, в Австралии, могут оценить изобретения, могут оценить ум и сметку русского человека, что незнание языка пусть не смущает Ефима, там полно русских и выходят газеты на русском языке, а телевидение можешь смотреть и свое, и австралийское, на котором тоже есть программы на русском языке.… А за твою машину, которой бензин не нужен, будут на руках носить, а не преследовать и избивать для устрашения, и если тебе голова твоя дорога, писал он, то мой вызов не отвергай…

Ефим же тронуться в путь не решился. Жил по принципу – где родился, там пригодился. Да и куда от Лизиной могилы, в такую даль… Не могли его ни бывший начальник лаборатории, ни брат ничем соблазнить. В последнем письме брат уже не звал, понял – бесполезно. Писал, живи, как хочешь, ты человек непрактичный – здесь таких тоже не очень привечают, фантазировать можно в юные годы, а в твои оставаться человеком снов, просто смешно. Если уроки жизни тебе впрок не пошли, я уже сделать для тебя ничего не могу. На этом письме переписка оборвалась. Возможно, брат был во многом прав. Но после пятидесяти жизнь не изменишь, и ничто уже не страшит. Запугивали, избили один раз, ну с кем не бывает. Было дано задание – избавиться от надоедливого изобретателя. Выдержал. Кость крепкая, не было в роду Назарука хиляков. Надо ко всему быть готовым и себя уметь защитить. Уметь собраться в нужный момент. Норовили бить по почкам, ногами. В сыром заплеванном подвале сжался в клубок, всю свою волю собрал. Потом в кабинете начальника милиции разыграли целый спектакль. Мол, извините Ефим Захарович, приняли вас за наркокурьера, очень похожи на того типа, да и наркотики у вас в кармане куртки нашли. Сказал твердо: «Это вы мне сами подложили!» Скажи спасибо, обиделся начальник, что отпускаем. Скажи спасибо, что в баскет в одной команде с тобой мячи швыряли. И в дверях уже, доверительно полушепотом: «Свои дурацкие изобретения выкинь из головы». Вспомнить его не мог. Вроде был такой центровой Шкет, но худущий, как скелет, возможно, это он, но уж больно расплылся… Глаз из-за жирных щек не видно. Служба в органах не только характер, но и внешность меняет.

Тогда он, Ефим, еще на верфи работал, там простор был для изобретателей. Понимал, что заменитель нефти пришелся властям не по нутру. Но не отступился, дело, правда, до конца не довел, верфи не стало, а без заводской лаборатории, как без рук. На заводе все свои были. Редактор заводской газеты «Верфь» Веня Зонин большую статью в защиту изобретений опубликовал. Все Зонину с рук сходило. Был он в каком-то родстве с самим директором. Статья мало помогла, но Зонину был Ефим очень благодарен. Хотя и очень разный Зонин был человек. И вроде смелый, а перед начальством травой стелился. Вот когда верфь обанкротили, из всех уволенных только Зонин ничего не потерял, а даже вверх скакнул. Сейчас в правительстве информацией крутит. В принципе, Ефиму тоже по сравнению с другими инженерами, потерявшими работу, еще везло. Удалось свою трехкомнатную квартиру, уже после смерти Лизы, поменять на небольшой домик на берегу моря. В той старой квартире, где каждая вещь напоминала о Лизе, он просто жить уже не мог, сердце бы не выдержало. Смеялись поначалу над ним, поменял квартиру с удобствами, лишился ванны, печь надо дровами топить, а теперь поняли, что выиграл он во многом. В дом и газ провел, и котелок поставил, всё мог своими руками сделать. А земля здесь, у моря, стала бешеные деньги стоить. Пошли разговоры, что здесь игорную зону будут делать, потом и того пуще – бухту, мол, сделают для правительственных яхт. Слухи о радиации никого уже не пугали. Буквально на расстоянии видимости от него вырос здесь квартал коттеджей, где сам правитель себе дворец отгрохал. И новые русские миллионеры не желали от него отставать. Друг перед другом выпячивались. Архитекторов иностранных приглашали. И прорыли здесь канал, устроили себе Венецию.