– Пей, пей, дорогой, – заботливо напомнила она о чае, – вода уже, стало быть, нагрелась, можешь потом пойти обмыться.

Так между нами устанавливалась какая-то связь. Было неясное ощущение, будто бы она увидела во мне надежду. Пока я возобновлял в себе силы от поющих брызгов воды из ковшика, – и это время было одним из самых лучших за весь день! – тётушка довольно быстро умудрилась привести в уют мою пыльную комнату. Спал я с открытой настежь дверью, включённым ночником и окном на «проветривании». Ветви яблони бились о моё окно; я лежал рядом с ним и это звучание создало для меня невидимую изоляцию от страха осознания реальности. Меня убаюкала эта симфония ветвей и ветра, теперь мягко поглаживающих окно. Уснул я быстро и спал крепко.

Похороны должны были пройти уже через несколько дней, но тётушка Коралина сказала, чтобы я не беспокоился и что она сама сходит на них, – она мне пояснила, что является близкой родственницей моей мамы по бабушкиной линии, и, соответственно, бабушки. Недолго раздумывая, она мне радостно сообщила, что денег в семье достаточно, чтобы я опять пошёл в школу. Причём мне показалось, выразить своё нежелание – оголив свою больную сторону этого предложения – значило бы поставить под вопрос её стабильное ко мне, добродушное расположение. Таким образом, я просидел в комнате со скрипучим нежеланием обдумывать эту дилемму. На душе, тихим маршем – затем все громче и отчётливее – маршировала осень, несущая прошлое одиночество школьных лет. Завтра я должен буду отправиться на учёбу… и всё потому, что я просто боюсь нарушить установленные отношения с тётей. Мне всегда было боязно смотреть, как кто-то меняется во взгляде, когда я высказываю свою точку зрения. Поэтому я покорно ожидал судного грома школьных колоколов.

В результате я досидел в комнате с выключенным светом до темноты. Во мне прогрессировало отчаянное желание высказаться, ведь проблема, – и я это понимал, – действительно была; но я не знал достаточно хорошо тётушкиного характера, чтобы хотя бы просто начать с ней – как я сам решил – серьёзный разговор. Прежде же я долго мучил себя воображаемыми последствиями; неожиданными поворотами разговора.

Я вновь ощутил себя изолированным от общества, в скорлупе своих страхов и проблем, – одним словом – одиночкой. Какое кому дело до меня, когда все твердят о банальной обеспеченности в будущем, хотя на самом деле каждый занят только собой и своими проблемами. Кому охота возиться с неизвестным мальчиком?.. Отчаявшись и определивши своё одинокое существование в защитную обособленность, я, в победоносной решительности, надумал нагрянуть в кухню. Вышел из комнаты в воодушевлённом устремлении; сердце отчаянно рвалось из моей груди; весь вспотел; но мой голос, можно было подумать, смог бы лишь угодливо мурлыкать от перенапряжения и волнения, объявившегося в шаге от кухни.

– Тётя, – начал было я, налетев и окружив её «юлой», – присядьте, мне нужно с вами обсудить, – продолжал я уже преломившимся голосом, предвидящим тяжёлую тему.

И вдруг мне абсолютно перехотелось что-либо обсуждать; я уже не рад был своему рвению…

– О, дорогуша, если тебе что-то необходимо для занятий, я подумала, можешь порыться в ящиках стола!.. – предложила она мне любезно и учтиво, при этом, всё же, взглянув на меня с болью в глазах.

И только она захотела, было, развернуться обратно к плите, как я мягко придержал её за руку.

– Но, тётя Коралина, я не могу в школу пойти!.. – еле вымолвил я, уже не надеясь её адекватной реакции.

– Так, так, так, дорогой мой… Может, стоит поговорить? – ответила она явно обеспокоенно, кладя сверху на мою руку свою и подхватив её длинными мягкими пальцами у ладони.