– Вы с ним действительно сто́ящая пара. Только ты пока не заслужила смерти. Живи и молись, чтобы Сатана не пришел по твою душу, Клавдия.

Мужчина вышел из избы. Всматриваясь в деревянный, местами прогнивший потолок, я плакала и спрашивала у Бога, чем заслужила подобное. Но он молчал. Перед тем как провалиться в блаженную темноту, я была готова поклясться, что слышала смех и видела темные силуэты, которые прыгали по стенам и потолку.

Желание владеть всем приводит к катастрофе

После церкви мы пошли домой. Из-за непогоды не удалось дойти до ближайшего полуразвалившегося рынка за сахаром и маслом – любимым лакомством нашей семьи. Вспомнив вкус свежеиспеченного хлеба, который мать только что достала из печи, я почувствовал, как рот наполнился слюной. Мы клали на выпечку кусочек масла, он медленно таял и впитывался в приготовленное тесто, наделяя его сливочным вкусом, а затем посыпали хлеб сверху чайной ложкой сахара.

Зайдя за порог обветшалого дома, отец, как глава семейства, первым снял рваные сапоги, поставил их в угол и пошел в столовую, посреди которой стояло железное ведро с чистой водой для мытья рук. Рядом – покосившаяся табуретка, где лежал брусок хозяйственного мыла, от запаха которого едва удавалось подавить рвотные позывы. Мать зашла следом, ей нужно было раздеть сестер, чтобы те, играясь, не растащили грязь по всему дому.

Последним в дом зашел Гриша. Его цепкий взгляд хватался за движение каждого, будь то отец, который уже уселся во главе стола в ожидании горячей похлебки после морозной стужи, или сестры, смеявшиеся и гонявшиеся друг за другом. Мать, смиренно опустив голову, прошлась до угла столовой, отворила заслонку в печи, пошевелила кочергой угли и подкинула пару дров, чтобы разжечь огонь. Поленья радостно зашипели, одаривая стены, которые местами продувались, теплом, в то время как женщина взяла со стола глиняный чугунок и поставила его в жерло пламени. Пока похлебка подогревалась, мать нарезала большие ломти хлеба, который успела испечь с утра. Открыла бочку с соленьями, выложила помидоры и огурцы на тарелку, на которой виднелись сколы, и отнесла за обеденный стол.

Отец, не дожидаясь, когда другие члены семьи соберутся вместе, взял кусок хлеба, огурец и, откусив, громко зачавкал. Мать и сестры, привыкшие к подобному, не обращали внимания на его грубость и своеволие, а вот Гриша, стоявший в углу комнаты, не сводил с отца презрительного взгляда – голубовато-зеленые глаза следили за каждым движением родителя, будто пытались остановить жест руки.

Я нарочито громко прокашлялся, чтобы привлечь внимание отца, но вместо этого встретился взглядом с братом, на лице которого расцвела детская, наивная улыбка, совершенно не вязавшаяся с действиями – он сжал детские ручонки в кулаки, чуть вздернул голову, будто вот-вот ринется в драку.

– Отец, мы можем поговорить? – хрипло произнес я, прекрасно понимая, что скорее получу по шее, нежели отец согласится перекинуться парой слов.

– Ты не видишь, чем я занят, Андрей? – отец произнес имя с таким холодом, что волосы на загривке встали дыбом. Нужно было что-то срочно придумать, поэтому первое, что пришло на ум, было…

– Это касается отца Константина.

Даже мать замерла, перестав стряхивать крошки от хлеба со стола в ладонь. Кинув беглый взгляд через плечо, она мотнула головой, расстроенная моим поведением: никто из домочадцев никогда не отвлекал отца от трапезы разговорами, учитывая, что отец уважал только две вещи в своей жизни – еду и церковь, в которую заставил ходить детей и супругу. Родитель шумно проглотил кусок хлеба, почти не прожевывая, и посмотрел на меня зло, разочарованно.