Я была рада тому, что чайник этот разговор прервал. Когда мы сели пить чай, разговаривать о парнях уже не хотелось. И мне не пришлось объяснять ей, что Амрэй мне в принципе нравился, но я прежде никогда не жила на одном месте дольше нескольких месяцев, и не умею жить будущим, и знаю, что всё течет, всё меняется. Самое долгое мы задерживались на год в какой-то глуши мира, где до ближайшего населенного пункта приходилось добираться несколько часов на снегоходе или на какой-нибудь другой странной технике. Мы могли бы остаться там навечно, но это уже папа не выдержал.

Допив чай, мы с Персефоной перебрались на диван, который принял более-менее приличный вид благодаря ее швейным талантам, и принялись рассматривать наши расписания.

– Как в одном классе прямо, – сказала я, отдавая Персефоне ее расписание.

– Класс? Это как в школе?

– Да, как в школе.

– Я не училась в школе.

– А где ты училась?

– В больнице.

У нее во взгляде прямо-таки читалось, что мне лучше промолчать, и я промолчала. Огоньки пролетели над нашими головами.

– Не сходишь за обедом? – сказала она, отряхивая пышную юбку платья от мельчайших, невидимых мне, пылинок. – Я очень устала.

– Далеко? – спросила я.

– Столовая в пределах деревни. Вообще отец говорил, что там никто не ест, только заходят купить какие-то продукты, ну, или если ситуация совсем угнетающая. Дрянная там еда, – она подобрала свою бисерную сумку с пола и порылась в ней, доставая кошелек наружу. – Принеси мне что-нибудь, пожалуйста.

– Хорошо, что хочешь? – я встала.

– Салатик. Возьми мне овощное что-то, и сок какой-нибудь, – она перебросила волосы на одну сторону и принялась их расчесывать пальцами.

– Хорошо. Остальной набор продуктов могу купить, или? – я потрясла ее кошельком в воздухе. – Ты платишь, ты решаешь.

– Да, возьми что-нибудь легкое.

Перспектива диетического питания замаячила передо мной, и в который раз я подумала, что что-то последнее время все перспективы меня не радуют. Но решала Персефона, и, если до решения о разморозке моих сбережений я буду зависеть только от нее, значит, я буду есть только салаты.

Ночью, лежа в кровати, я долго не могла уснуть. Здесь, в Загранье, был чужой для меня воздух, в нем я утопала и рассыпалась в пыль. Я встала и выскользнула из комнаты, стараясь не разбудить Персефону. Спускаясь по лестнице, я обнаружила, что две или три ступеньки скрипят, и мысленно простонала. Дом нуждался в починке, я нуждалась в отдыхе, но свести всё можно было к простой идее, что мне не хватило пары месяцев в Центре Сострадания, чтобы прийти в себя после летнего происшествия.

Я села внизу, налила себе стакан воды и уставилась перед собой. В голове завертелись события, произошедшие в торговом центре. Валяющееся на полу стекло, оглушительный треск чужой магии, голос Рахель в моей голове. Я застонала, положила руки на стол и уронила на них голову, ощущая, что начинаю дрожать. Убегать от мыслей мне нравилось до тех пор, пока они не догоняли.

Рахель, Рахель, Рахель. Я знала о ней чуть больше, чем следовало, но чуть меньше, чем хотелось. Я знала, что она училась вместе с моей матерью в Институте, что через нее познакомилась с отцом и Фафниром. Они встретились на посиделках тогда еще не имеющего названия кружка студентов, разговоры сводились в основном к выпивке и политике. Отец рассказывал, что Рахель разительно отличалась от девушек, которых он привык прежде видеть со своим старшим братом, слишком уж она была отстранённой, резкой в суждениях, не боящейся спорить, в ней читалась жажда власти, и вместе с тем, по словам папы, было очевидно, что давать власть ей в руки нельзя. Но Рахель была подругой девушки, которая ему нравилась, поэтому мой отец тоже пытался понравиться Рахель.