Завертев головой по сторонам, я разглядывала других прибывших, выискивая кого-нибудь интересного, с которым впоследствии можно познакомиться, и вскоре обнаружила, что почти все девочки невероятно худые, с черными волосами. Я посмотрела на статую, потом на Персефону, еще на нескольких девушек и покачала головой. Ясно теперь, откуда у них такая мода на худобу резко пошла. Не думала, что в Загранье такой мощный культ новой королевы.

– Здравствуй, леди Персефона, – раздался приятный бархатный голос.

Персефона резко остановилась, опуская голову вниз и наклоняя ее так, чтобы занавеситься волосами. Я догнала девушку в несколько быстрых шагов, – я отстала, пока разглядывала существ, – и коснулась ее плеча.

– Персик, ты чего? – я посмотрела на юношу. – Какие-то проблемы, парень?

Ответом мне стал тихий смешок. Я смело заглянула ему в глаза, и прошло несколько драгоценных секунд, прежде чем я поняла, на кого я смотрю, зачем смотрю, и почему мне лучше никогда больше в жизни не поднимать на него вызывающего взгляда.

Я утонула в его глазах. Прежде я никогда не видела таких глаз: они утягивали внутрь. Радужки не было вовсе. Вместо нее плясал синий огонь: настоящие языки пламени. Мне казалось, я даже слышу треск поленьев внутри этого костра. Мои губы полуоткрылись, и перья на крыльях затрепетали, мурашки побежали по спине. Я тонула в этих глазах, и ничего не могла поделать с собой: огонь тянул меня к себе, в огне я чувствовала силу, мощный, сбивающий с ног, энергетический поток его магии.

– Сколько смелости, – произнес он, продолжая посмеиваться. – И сколько искренности. Или это столь низкий уровень интеллекта, что ты ничего не боишься?

Я не могла ничего ответить, но вместе с тем понимала, что должна говорить.

– Завела себе подружку, леди Персефона? – со смехом продолжил говорить юноша.

Персефона стояла, смотря в пол, а я окостенела, неспособная пошевелиться. Я приоткрыла губы, пытаясь вытолкнуть хоть какой-то звук с них, но связки мне отказали. Первые всполохи страха начали зацветать черными цветами в моей груди, и я поняла, что подрагиваю. Это было еще не настоящей дрожью, но скоро я начну бояться по-настоящему, и меня затрясет, а из глаз польются слезы шока, боли и отчаяния. Эта боль будет не физической, и я не смогу ее успокоить.

Если эта боль будет, я никого не смогу защитить.

– Оставь нас, пожалуйста, – твердо сказала Персефона, и подняла лицо, исподлобья заглядывая ему в глаза. – Я сама выбираю себе друзей.

– И много у тебя друзей из детей Предателей? – его пальцы коснулись моего подбородка, приподнимая лицо. – Ты меня боишься? Не стоит, я не из тех, кто нападает на невинных жителей. Хоть прежде я и не встречал никого, у кого хватало смелости так на меня смотреть.

Его смех серебристым колокольчиком разрезал воздух, и я выдохнула. От него не чувствовалось агрессии, и я не должна была испытать этот стопорящий ужас, но что-то внутри меня взревело, приказывая бежать как можно скорее. И хотя он вел себя более чем миролюбиво, я сделала шаг назад. Если он такой хороший, почему у Персефоны такое лицо, будто бы она вот-вот расплачется? Если он такой хороший, каким пытается себя показать, почему моя интуиция в истерике бьется, пытаясь вырваться не то, что из Академии, – из Загранья куда подальше?

– Да ты задрал, – протянул капризный голос.

С нами поравнялся юноша, и сначала я не увидела ничего, кроме длинных черных волос, рассыпающихся по плечам, резко выделяющихся на фоне кипельно-белой рубашки. В глазах у меня словно задвоилось, но потом я моргнула, и поняла, что это не у меня проблемы со зрением, это два близнеца стоят передо мной. Длинноволосого звали Левиафан – имя вспыхнуло в голове яркими буквами.