31. Пролетая в пространстве, состоящем из кромешного мрака, думалось, что вокруг всё такое тёмное именно из–за того, что вселенная залита нескончаемым и нестерпимым потоком света. И чтобы не ослепнуть в этом огне, который высветил бы одну единственную истину во вселенной, из которой исходили все другие, и был установлен этот фильтр, затемняющий все, что происходило внутри и снаружи. Тем не менее, каким бы хорошим и тёмным он ни был, Тьма рассеивалась, обнажая ослепительную геометрическую форму, которая обрела очертания ослепительной звезды. Этим солнцем оказалась правда обо всём, что происходило, происходит и ещё только произойдёт. Все вариативные вселенные сошлись в этом рассвете, который озарил правду об одиночестве. Не в пошлом и обыденном понимании, но в высоком. В действительных мирах со своими условностями возникали ситуации, в которых то или другое проявления пространства можно было характеризовать как вселенскую печаль и тотальное одиночество. Но тогда был выбор, всегда был, как смоделировать обстоятельства, как на них среагировать и что делать после. На этот раз выбора не было, открывшаяся подноготная смотрела сама на себя через это увеличительное стекло небесного светила, которое не грело кого-то или что-то, но пыталось разжечь огонь для самого себя. И какой смысл, какой смысл создавать иллюзию раздельности, чтобы, пройдя через множество приключений, избавиться от одиночества? Если в абсолютном смысле оно всегда присутствует. Ведь все окружение, любые объекты, события – лишь проявления единственной воли, которая не может быть разделена. И даже если её удастся разорвать на мелкие кусочки, форма не будет играть ровным счетом никакой существенной роли.

– Ты в этом уверена? – ухмыльнулся голос.

Звезда становилась всё дальше, переставая быть центром мироздания, и чем дальше она отдалялась, тем становилось очевиднее, что она не одна, а есть как минимум ещё один разум, смотрящий на неё. В конце концов, звезда превратилась в круглое витражное окно, переливающееся разными цветами, пропуская через себя свет другого, только что родившегося небесного тела, которое постепенно отдалялось от планеты.

Гелла моргнула, и этот момент можно было посчитать её рождением.

– Я не знаю, – девушка закрыла рукой глаза, хотя и знала, что никто на неё не смотрит.

– Зачем же ты тогда закрываешься от мира? – повторил голос.

– Мне… грустно, – чувствуя, как по щекам бегут слёзы, проговорила она, – я не знаю, что с этим делать! Как вырвать это чувство из груди?! – с отчаянной злобой прокричала Гелла, отбросив от лица руку, и капли её слёз, летя в пространстве, разрастались, переплетаясь в причудливых орнаментах, создавая голографические стены храма, где она находилась, и через их прозрачные своды она могла видеть, как рождается город, страна, планета и жители, её населяющие. Один за другим они вырастали прямо перед её глазами, убегая за горизонт.

Гелла сместила угол своего восприятия на более близкий фон и, подняв голову вверх, увидела своего старого-нового знакомого, сидящего на радуге, что била через круглое окно.

– Знаешь, – вытирая слёзы и постаравшись улыбнуться, начала Гелла, – я никогда и не думала, что круг может значить солнце, которое светит не абстрактному наблюдателю, но само себе. Ему ведь так одиноко, я не могу избавиться от этой мысли.

– То есть тебе одиноко? – спросил незнакомец, покачивая ногой, и то прерывая, то вновь проливая свет на пол ещё формирующегося храма.

– Возможно… отвлеклась девушка. – Почему люди ставят так беззастенчиво этот символ во главу своей веры? Ведь если и должна быть надежда у человека, то заключаться она должна в том, что он не один! И вокруг него кипит жизнь! А не только в нём самом!