Так что за машину Милов мог вроде бы и не бояться, и в то же время именно она сейчас стала внушать ему наибольшие опасения. И не потому даже, что, столкнувшись с неожиданным техническим уровнем заурядного транспортного средства, обитатели Приюта заподозрят Милова. Это они и так сделали, хотя опознал его человек, чьи пути некогда пересекались с его орбитой, по чистой случайности. Худо было другое: машина и на самом деле взвоет, поднимет всех на ноги, начнется суета, хватятся его и Евы – и найдут, естественно, потому что именно этот аврал помешает им ускользнуть незамеченными. Потом такой возможности, скорее всего, больше не представится: разом, как всегда в экваториальных областях, взлетит солнце – и пиши пропало.

Что остается делать в ситуации, в которой начинает действовать обстоятельство, тобою неконтролируемое и тебе мешающее? Прежде всего попытаться устранить его; в случае неудачи постараться использовать в своих интересах: перевербовать, так сказать, чтобы оно стало работать на тебя, фактически сохраняя свою прежнюю, неизменную сущность.

Обстоятельством этим сейчас был звуковой сигнал сторожа на его же, Милова, машине. Неизбежно включившись при посторонней попытке воздействовать на джип, сигнал помешал бы Милову в выполнении плана бегства. Значит, следовало устранить его.

Способ такой был, и средство было, и находилось оно не где-нибудь, а в кармане у Милова и являлось электронным ключом к машине, настроенным тоже на его собственные параметры. Им можно было отключить любую из функций автомобиля; но сделать это можно было лишь находясь не далее пятнадцати метров от него, при условии, что человека и машину не разделял никакой экран. Ключ этот внешне не был похож на обычную маленькую коробочку, скорее он напоминал дистанционный пульт управления телевизором с шестью десятками каналов. Однако чтобы пустить его в ход, надо было перебраться из внутреннего патио на внешний двор и приблизиться к машине на нужное расстояние. В конце концов, именно это Милов и собирался сделать; однако теперь обстоятельства заставили его спешить и действовать более рискованно.

Тренированный рассудок Милова проделал все эти умозаключения и выдал нужный ответ не более, чем за две минуты. Вернер, по его расчетам, должен был начать с ближайшей; ближайшим был, как Милову помнилось, «ровер». Там не будет никаких сложностей: Вернер вскроет машину, установит аппаратуру и подсоединит провода, ну, минут, скажем, за пять. Идти до машины – минута. Значит, изначально Милов располагал шестью минутами. Из которых истекает уже третья. Ждать больше нельзя.

Он глядел на сторожа. Тот, не снимая рук с автомата (наш, АК десантный, – определил Милов еще издалека), работал головой, как локатором: полуоборот влево – полуоборот вправо, и снова, и опять. Две-три секунды вглядывается в один угол патио, потом пробегает взглядом по окнам, из которых в гостиничной постройке светится лишь одно; надо полагать, помещение, в котором находятся двое, выходит окном именно на внутренний двор; это и хорошо, и плохо, но скорее все-таки хорошо: они не смогут из окна увидеть возню у машин. Две-три секунды сторож глядит в другой угол – и все сначала.

Так; а между прочим, дверь Приюта скрипела, когда ее отворяли. Едва слышно, но скрипнула, а в этой тишине звук разносится хорошо. Милов, у тебя со звукоподражанием вроде бы успешно? Вот и давай, воспользуйся данным свыше талантом…

Он сделал все одновременно, когда часовой устремил взгляд в противоположную сторону: встал во весь рост, поднялся на вторую ступеньку крыльца, издал звук, который даже знаток принял бы за скрип плохо смазанной дверной петли, и зашагал, не скрываясь, свободно размахивая руками, прямо к охраннику.