Оставшись с отцом и пользуясь принципами обожаемой ею матери, Марго играла роль любящей дочери и теперь сама стала вить из него веревки, зная, за какие ниточки надо дергать. Иногда Сергей Васильевич выезжал за границу на конференции и симпозиумы, где собирались ученые со всего мира. Марго неделями оставалась одна в огромной квартире, наотрез отказавшись от всякого присмотра любезных соседей, вопреки желанию отца. Достаточно было и домработницы, которой теперь, помимо уборки, вменялись в обязанности покупка продуктов, готовка и деликатный пригляд за девочкой. Марго всегда с нетерпением ждала возвращения отца, зная, что тот завалит ее подарками. Теперь, когда жены не было рядом, всю свою любовь Сергей Васильевич отдавал дочери, которая была копией своей мамы. Мужчина страдал. Но работа и забота о своем единственном ребенке не давали ему раствориться в боли и одиночестве. Ответственный и серьезный, он понимал, что не должен сдаваться и просто обязан поставить дочку на ноги. А потом будь что будет! Его душу грела единственная надежда, что доченька его любит, понимает и никогда не предаст. Пока Сергей Васильевич находился в иллюзиях, не заметил, как его Ритуля стала взрослой.

Однажды вечером, когда он работал в своем домашнем кабинете, к нему, постучавшись, зашла дочь. Присев на краешек кожаного дивана, тихо, чтобы не сбивать отца с мысли, елейным голоском произнесла:

– Папуль, как твои дела? Мы с тобой давно не говорили по душам. Ты все время занят и занят.

Мужчина снял очки, отложил их, привычно потер глаза, и его лицо, изрядно постаревшее за последние годы, озарилось наивной улыбкой.

– Риточка, да жизнь такая. Надо работать и работать! Вот и приходится… – Сергей Васильевич с удовольствием поговорил бы о микробиологии, но был прерван:

– Папуль, ты так много работаешь! – с напускным сожалением произнесла Марго. – Мне кажется, тебе было бы намного удобней и спать у себя в кабинете, зачем тратить время на перемещение? Я хочу занять вашу с мамой спальню и кое-что обновить там. Надеюсь, ты не будешь против?

Такое предложение застало Сергея Васильевича врасплох, отчего и ответ выглядел нелепо:

– А вдруг мама вернется? Мне кажется, что Алечка рано или поздно вернется. Никто не сможет любить ее больше, чем я. Никто! Она это поймет, – задумчиво произнес мужчина, и в его глазах показались слезы. И тут же боль, которую он прятал в себе уже не один год, резким уколом отозвалась в сердце. Дышать становилось все трудней. Не дожидаясь приступа, Сергей Васильевич дрожащими руками открыл ящик письменного стола и достал таблетки.

Дочь оставила это без внимания. Но от услышанного взорвалась:

– Пап, ты из ума, что ли, выжил? Мама вернется? Да она плюнула на нас давно! – к возмущению примешалась злость, которая распирала Марго изнутри. – И, знаешь, ты сам во всем виноват! Сам! – она уже перешла на крик, не обращая внимания, как побледнел отец и что ему все тяжелей и тяжелей становится дышать. – Ты всегда был тряпкой. Твоя Алечка всю жизнь гуляла, изменяя тебе направо и налево, и вообще делала все, что захочет! А ты…

Таблетка немного сняла сердечный спазм. Желания далее продолжать разговор не было. Приступ стенокардии опустошил мужчину. Но, собрав в себе остатки сил, он все же решил сказать самое важное:

– Ты знаешь, Рита, я просто очень любил твою маму. А любовь прощает все! – больше ему нечего было добавить.

– Ах, любовь? Да чушь это все! Себя надо было любить. Может, и мама разглядела бы в тебе что-то, что смогло бы ее удержать с нами. Почему ты не отказался от меня, когда вы разошлись? Ведь тогда бы мама увезла меня с собой и я бы сейчас училась не в дурацком универе, а в Европе. Все нормальные люди уезжают за границу, а ты так и помрешь тут со своими никому не нужными бактериями, – подобным тоном Марго разговаривала с отцом впервые, словно с нее спала маска лицемерия и наигранной дочерней любви.