А сейчас она сидит в обычной квартире с советскими обоями, стандартной, «бабушкиной» мебелью, маленькой кухонькой и рассчитанной на 1 человека прихожей. Стоит спертый, липкий воздух, нагревшийся в течение жаркого дня, и даже открытые окна не помогают, и ночь не дарит свежести и прохлады. На диване храпит пьяный муж (боже, все как в кино), и совсем не похоже, что только недавно закончилась ее свадьба.

Лика выдохнула, вытерла слезы, повернула голову налево и увидела пианино. Оно стояло здесь еще со времен бабушки Бориса, давно умершей, и было расстроено. Лика, когда переехала сюда, обрадовалась: можно будет снова начать играть (она окончила музыкальную школу, но в училище не пошла, а свое пианино в порыве безудержного максимализма и разочарования в собственных способностях продала). И вот спустя столько лет к ней вернулось желание играть. Наличие у Бориса инструмента казалось знаком, и Лика была полна приятного предвкушения забытого уже ощущения прикосновения пальцев к клавишам. Но пианино надо было настроить, играть на нем даже непритязательной Лике было сложно. Она хотела найти настройщика, но Борис все время откладывал: то он забывал позвонить по телефону, который дали Лике знакомые, то ему не нравился настройщик… Да и играть не получалось: днем Лика тоже была на работе, а вечером Бориса раздражала ее игра. Он говорил, что хочет после работы отдохнуть, а не слушать бесконечно одну и ту же мелодию. Лике сложно было вспоминать то, что она играла в музыкалке, да и разбирать новое тоже, поэтому каждый такт приходилось повторять по 20 раз. Она понимала, что это утомительно слушать со стороны. Может быть, теперь, когда она выйдет в декрет, получится играть днем, пока Борис на работе.

Она задумчиво открыла крышку пианино, села на стул и как будто нажала на клавишу, оставив руку в воздухе. Пальцы сами вспоминали заученные движения, и вскоре Лика уже самозабвенно, но беззвучно играла свою любимую мелодию. Беззвучно для других: для соседей, для упоенно спящего Бориса. Но в ее голове эта мелодия звучала сладкими нотами вечной любви и блаженной неги. Собственно, так она и называлась: «Вечная любовь». Играя, Лика представляла, конечно, Париж. Золотые, с ржавыми прожилками, осенние листья медленно перекатываются ласковым ветром по бесконечным набережным. Эйфелева башня виднеется вдали. Уличные кафе, несмотря на прохладную погоду, заполнены пьющими кофе парижанами. На улицах танцуют пары – свободно, никого не стесняясь. В зеркале Сены отражается Лувр, на ступенях набережных сидят пары влюбленных и целуются. Все это Лика видела в интернете, все было овеяно романтической дымкой. Казалось, по Парижу разлита любовь.

Лика услышала «Вечную любовь» по радио в 7 классе и влюбилась. Рассказала учительнице в музыкалке, та нашла ноты, и следующие полгода Лика разучивала композицию, пытаясь такты слить в музыку. Столько личного участия и труда было в это вложено, что и сейчас не забыть. Она, конечно, играла не так хорошо, как хотелось бы, но в ее сознании мелодия звучала идеально. С каждым тактом становилось легче дышать, как будто в жизнь возвращался воздух. Осторожно закрывала крышку Лика уже с чувством легкости и удовлетворения.

Самое время спать, решило она, и пошла в ванную. Смытый макияж обнажил большой синяк под глазом. Лика пристально посмотрела на себя в зеркало. Синяк вернул ее из страны грез в жестокую реальность.

Это случилось за два дня до свадьбы. По телевизору шел стендап. Борис сидел вальяжно на диване, смотрел и временами увлеченно хохотал. Лика доделывала ужин на кухне: не успела немного к его приходу с работы. Все уже было почти готово: гречка почти доварилась, котлеты почти дожарились. Лика хотела только еще добавить соленых огурцов, чтобы разнообразить нехитрую трапезу. Банка огурцов никак не хотела открываться. Лика пробовала уже и просто так, и с полотенцем, и ножом поддевала крышку, чтобы впустить в банку воздух – ничего не выходило. Оставалось попросить жениха. Лика вошла в комнату, осторожно остановилась в дверях и, затаившись и дождавшись перерыва между выступлениями, спросила: