– Много, парень, много. За селом в большой общей могиле их хоронили. Даже кусками везли: руки там, ноги отдельные. А потом дубовый крест поставили. Ты что всё спрашиваешь? Разве это интересно?

– Интересно, дядь Коль. Вот и я бы тоже так ручку повернул не задумываясь.

– Ишь ты! «Не задумываясь». Думать всегда надо.

Меня снедала зависть к дяде Коле, дедушке, солидным седым мужчинам в пиджаках с медальными и орденскими знаками – всем, кто воевал. Я жалел, что фашисты перевелись, и ни одного уже не убить.

Бабушка гладила меня по голове:

– Ах ты, вояка.

Бабушка запомнилась доброй и мягкой, как фея. Она умела вплетать девочкам в косички удачу. Подует на ладони – и быстро-быстро заплетёт. Для этого бабушка омывала руки на рассвете яблочной росой. Я сам видел однажды в окошко сладко закрывающимися для утреннего сна глазами, как бабушка гладит листья яблони и касается зелёных ещё яблочек.

Бабушка умела договариваться с садовыми дриадками, чтобы те не пили соки яблонь, груш и слив в дедушкином саду, чтобы жили в других садах. В округе всё зеленело и тонуло в сочных тенистых садах и садиках. Бабушка что-то делала такое, что дриадки собирались в стайки и крупными зелёными стрекозами улетали куда-то за забор.

Ещё бабушка умела заговаривать боль: что-то тихо и быстро шептала над ушибленным коленом или в больной зуб. А потом дула на заговорённое место, будто что-то сдувала, и я понимал, удивляясь, что – не болит.

У дедушки и бабушки жил молодой, но уже громадный, рыжий кот с мордочкой похожей на грустное широкое личико гномика. Я назвал его Биг-Бой, не помню, где прочитал про такое имя, в какой-то приключенческой книжке, наверное. Услышав своё имя, Биг-Бой, как щенок, бежал ко мне и всегда получал что-нибудь съедобное в награду. Но по характеру кот был скорее мрачным реалистом, чем весёлым жизнелюбом.

Кот Биг-Бой насмерть враждовал с садовым суртом.

Садовый сурт был весь зелёный, а борода – седая до колен, кот сидя на лапах приходился садовому сурту рост в рост. По нраву садовый сурт был не очень-то и вредный, так только иногда понадкусывает все спелые ягоды клубники, или ещё бывает, что с вечера висит сочная груша, а утром хвать – а её уже и нет, и никто про неё ничего не знает. Проще говоря, занимался суртишко мелкими пакостями, а людям показывался редко, умел менять вид и даже становился невидимым. Сам я видел-то его всего раз, да и то чуть не принял вначале за зелёный кабачок, а когда бросился рассмотреть – на грядке лежало только пустое место.

Воевали Биг-Бой и сурт с тех времён, когда Биг-Бой был ещё котёнком, а бабушка звала его просто Васькой. Тогда всё начал вредина-сурт: как ни встретит кота, обязательно наступит ему на хвост или дёрнет за усы. Кот вырос, заматерел и устроил настоящую охоту на сурта с засадами, прыжками из кустов и всем прочим, что полагалось. Сурт не оставался в долгу и втыкал коту занозы в мягкие места между подушечками на лапах, а то и просто бросал в Биг-Боя крупные камушки довольно метко: почти всегда попадал в нос. Распухший нос у кота постоянно болел и добавлял Биг-Бою суровой решимости.

В августе, когда уже созрели подсолнухи, садовый сурт обратился в большую зелёную птицу с кривым, как у клеста клювом, чтобы лущить и склёвывать семечки покрупней на самых широких подсолнечных шляпах. Три дня он так клевал, его прогоняли, но он отлетал недалеко, перепархивал неуклюжим попугаем с дерева на дерево, а потом снова воровал семечки.

Биг-Бой упорно караулил зелёную птицу целых три дня, а на четвертое утро выстрелился рыжей молнией на неосторожно низко парившего сурта и схватил его за птичью шею на лету. «Стой», – крикнул я зачем-то коту, но кот, заострив уши топориком и сосредоточенно глядя перед собой – «моё, никто не отнимет» – утащил добычу под крыльцо в узкую отдушину.