Но даже после того, как Латиль расставил все точки над «i», тем самым закрыв вопрос, раз от раза миф о кровожадности мурен все же всплывает самым причудливым образом. Скорее все же миф о кровожадности развращенных римских патрициев, которые додумались откармливать мурен рабами.

Итак, дадим слово Латилю. Поведаем о том, как создаются легенды, и каким образом угри превратились в мурен, пожирающих рабов.

Начало всему положил Сенека. Вот, что он пишет: «Однажды, когда божественный Август обедал с Ведием Поллионом, некий раб разбил дорогую вазу. Ведий приказал схватить его и предать смерти необычным образом. Его должны были бросить огромным muraenae, которые жили в рыбном пруду. Раб упал к ногам Августа с мольбой не о том, чтобы пощадили его жизнь, а о том, чтобы ему позволили умереть иной смертью. Август возмутился жестоким новшеством и приказал освободить раба, принести и разбить перед ним все вазы в доме и засыпать землёй рыбные пруды. Так вот Август поправлял своих дружков, используя свою власть на благое дело. Что за блажь посреди пира тащить людей на смерть, на растерзание, на мучения нового рода?»

Латиль иронически отнёсся к этой истории, видя в ней профессиональный подхалимаж Сенеки, место которому в «официальной биографии Августа». «Теперь-то мы знаем, – пишет Латиль, – что вопреки высокому уровню нравственности, проповедовавшемуся им в своих книгах, Сенека не был бескомпромиссным в отношении чистоты своих идеалов, и данный рассказ следует воспринимать с толикой скептицизма, особенно потому, что, весьма вероятно, он приукрасил его, чтобы представить должную иллюстрацию к своему трактату „О гневе“. Но в любом случае, он говорит только о намерении, а не о свершившемся факте. И если бы это действительно совершилось, то это было бы „жестоким новшеством“ (novitatis crudelitatus), мучением „нового рода“ (novi generi)».

Иными словами, в то время никто никогда не слышал о таком наказании раба, и мы можем быть совершенно уверены, что после вмешательства Августа эта жестокая причуда никогда больше не возникала.

Но через пятнадцать лет в трактате «De clementia» Сенека возвращается к этому рассказу, перевирая ранее изложенные им же факты, чтобы они соответствовали его новому тезису. «Кому Ведий Поллион был более ненавистен, чем своим рабам? Он, кто откармливал своих рыб человеческой кровью и бросал тех, кто не угодил ему в пруд, полный настоящих змей. О, человек! Заслуживающий тысячи смертей за то, что приберегал для своего стола тех рыб, которым он давал на съедение своих рабов, или за то, что содержал рыб для того только, чтобы кормить их таким образом!»

«Испорченный телефон» начал работать. Через пятнадцать лет наметившееся преступление стало свершившимся. И не только Сенека в своей более поздней книге представляет дело таким образом, что, подразумевается, этот акт не был единичным случаем, и что Поллион привычно это делал: «он откармливал своих рыб», «бросал тех, которые совершали проступок против него». Вдобавок обвинение в косвенном каннибализме – «он приберегал для своего стола тех рыб…» И в завершении нам говорят, что презренный Поллион держал рыб не для какой иной цели, кроме как для того, чтобы совершать такие гнусные жестокости.

Но на этом дело не кончилось. Немного погодя та же история снова всплывает на поверхность, на этот раз под пером Плиния Старшего: «Благородный римлянин друг божественного Августа имел обыкновение бросать рабов, которых он осуждал на смерть, в пруды полные muraenae не потому, что недоставало обычных диких зверей для такой цели, а потому, что именно это зрелище – человека, мгновенно разрываемого на куски, доставляло ему удовольствие» (Естественная история,1Х, 39).