Выбрав особо приметную и фотогеничную норку, расположенную в нужном ракурсе, сосредоточиваю внимание на ней, но всплеск сбоку отвлекает. Скашиваю глаза – вода в луже помутнела. Это, не дождавшись моего внимания, переофтальмус скрылся в незамеченной мной другой норке. Ну да не век же ему там сидеть! Беру её на прицел, но теперь всплески слышатся со всех сторон. Словно сообразив, что я им ничем не угрожаю, переофтальмусы расшалились вокруг меня, но они настолько шустры, что ничего не успеваю разглядеть, куда уж там сделать снимок!

Однако терпение моё вознаграждается. Словно на фотобумаге в ванночке с проявителем, сначала сквозь успевшую посветлеть воду, а затем и из неё вырисовывается славная лупоглазая мордашка. Уморительно моргнув поочерёдно каждым глазом и всполоснув рот, прыгун несколько секунд таращится на меня. Потом неуловимое движение хвостом, серия прыжков, каждый в десять-пятнадцать сантиметров и вот он уже на сучке, куда взлетел прямо из лужи, совершенно слившись с корой и выстлавшись по изгибу ветки – изучает меня с более удобной точки, только глазки поблёскивают. Теперь бы не вспугнуть, навожу на резкость, плавно уменьшаю расстояние, эх жалко, что в тени, диафрагмирую… Щелчок затвора оглушителен, как выстрел, но прыгун ждёт, вероятно глуховатый попался. Пытаюсь переместиться. Пока стоял, основательно засосало в приятную прохладу.

– Алексеич, Алексеич, сюда, – зовёт меня Юрий Васильевич. Ну и выбрал же время, молча злюсь я, продолжая выискивать другой объект…

– Где он? – обращается Юра к Славке, месящему ил, где-то в стороне. – Тут столько прыгунов!

Тот равнодушно откликается: – Может утоп?

– Я вам утопну, – делая очередной снимок, думаю я… ещё кадр, ещё.

– Чего вы разорались? – откликаюсь на призывы. – Их и здесь не меньше; ещё с полчасика поснимаем, а потом начнём промысел…

Слепит и жжёт беспощадное солнце. Утратив плацдарм на спине, насекомые перекочёвывают на плечи и – верх наглости – какая-то отделившаяся компания укрепляется даже за ушами, а я не могу их даже стряхнуть – боюсь спугнуть рыбку.

Не отводя взгляда от прыгуна, с ужасным чмоканьем вытаскиваю ногу, пересовываю её вперёд, наклоняюсь и, маневрируя корпусом, снимаю на максимальном приближении. Как жаль, что я не могу шевелить ушами… Пытаюсь, но только кожа на лбу собирается в складки. Обнадёженная моим спокойствием как раз в этот момент группа шестиногих бандитов проникает в самую заушную складку. Им, вероятно, не очень удобно, они упираются лапками – или чем там? – и с наслаждением посасывают пот. Ну, погодите! Ещё пару раз щёлкаю затвором, стараясь вытерпеть обнаглевших насекомых, солнце, некстати свалившийся на спину клок паутины… Кажется, получилось. Медленно распрямляюсь и сначала одним ухом, а потом другим вдавливаюсь в подвернувшуюся веточку мангра. Вот и у меня радость…

Замечаю, что некоторые переофтальмусы удерживаются плавником-присоской даже на вертикальных стеблях раза в два тоньше их туловища, словно обнимая их. Слишком высоко они не взбираются – незачем. Но где бы ни сидели прыгуны, комфортней всего им когда слегка изогнутый хвостик смачивается водой. Впрочем, смачивать тело не обязательно, а вот хвостик изгибается всегда таким образом, что образуется как бы постоянно напряжённая пружинка, готовая в любой момент сняться с предохранителя.

Удаётся разглядеть, как переофтальмус, спрыгивая с ветки на воду или грунт, расширяет присоску, словно парашютик, приземляется на неё и тут же мгновенно сокращает, сжимая таким действием воздух под ней – получается своеобразная воздушная подушка – отталкивается и несётся лёгкими прыжками. Он способен в любой фазе прыжков моментально изменить движение в другом направлении; пронестись по луже, нырнуть в неё и проплыть сколько необходимо. А если глубина позволяет, снова выскочить и спрятаться: хоть в подводной, хоть в обсохшей норке.