Наверно, потому его искусство кажется таким естественным и доступным, что Ираклий Андроников изобрел для себя новый жанр – жанр собеседника. Одному человеку или сотням людей он рассказывает о своих встречах, о своих впечатлениях, как единомышленникам. И даже если вы не были его единомышленником за минуту до рассказа, вы тотчас же становитесь им, едва этот рассказ начинается.

«Ираклий Андроников, писатель и ученый… великолепный мастер устного рассказа» – так начинается маленькая аннотация, предпосланная к изданной недавно «Советским писателем» книге рассказов, портретов, очерков, статей Ираклия Андроникова – «Я хочу рассказать вам…»[3] Писатель, ученый, артист. Уже в этом триедином определении рода деятельности Ираклия Луарсабовича Андроникова почудилось мне живое воплощение наилучшей развязки того длительного спора о «физиках и лириках», т. е. о людях науки и людях искусства, который, с легкой руки поэта Бориса Слуцкого, вот уже который год волнует всю нашу журнально-газетную ниву. И когда книга, знакомая до этого по частям, была единым духом, с упоением, влюбленно перечитана, перед моим взором действительно вырос образ деятеля необыкновенного – человека не только энциклопедических знаний, но и многогранной одаренности – да, ученого, да, писателя, да, артиста. Но это не просто так, чтобы, скажем, в одной из работ, вошедших в книгу, автор выступил в качестве ученого, а в другой – в роли художника. «Физик» и «лирик» нерасторжимы и нераздельны в любом исследовании, очерке, портрете, статье, рассказе, составляющих эту книгу в тридцать с лишним листов, книгу «о прозе, поэзии, музыке, живописи, театре, кино, устной и письменной речи», – как сказано в той же аннотации; книгу, в которой воскрешаются или воссоздаются образы Пушкина и Лермонтова, Гоголя и Льва Толстого, Горького и Шаляпина, Алексея Толстого и Остужева, Михоэлса и Яхонтова, Крачковского и Ферсмана, Довженко и Хачатуряна, Сергея Михайловича Бонди и Расула Гамзатова, Гурамишвили и Чавчавадзе, Леонидзе и Чиковани. И это только темы и имена, которым, так сказать, «монографически» посвящены работы Ираклия Андроникова. Сколько же помимо этого проблем, вопросов, тем поднято в книге «по ходу действия»! Сколько человеческих образов воссоздано, пластически вылеплено, написано, зарисовано, так сказать, «мимоходом»! И нигде точнейшая наука не сдает своих позиций перед натиском бурной творческой фантазии, нигде чутье художника и живописание его не сдаются на милость науке – они вместе, слитно, воплощенные в одном лице, постигают свою единую и единственную высшую цель – открывают тайну человеческой души, показывают чудо культуры.

И давайте уж сразу вынесем за скобки тайну творческого стиля самого Ираклия Андроникова. Стиль Андроникова – что это? Форма? Манера и приемы устного рассказа или собеседования с аудиторией? Особая композиция, особые обороты, выражения, лексика, ритм, интонация, эмоциональная окраска, словом, особая поэтика повествования, столь ярко сказывающаяся буквально в каждой строчке Ираклия Андроникова? Конечно, да! И об этом можно, в свою очередь, написать целое исследование. Но разве только это! Его стиль – это особая, жадная любовь к людям и к творению рук человеческих – культуре; это его особое знание людей и событий, книг и полотен, звуков и красок, его особое умение, особый дар видеть и открывать в них то, что другими не увидено. И так не только в современности и в современниках, но и в вечно живых для него образах прошлого. Точная наука с ее чудом анализа и исследования? Высокая проза с ее тайной пластического воплощения? Проникновенная лирика с ее таинством самовыражения глубоко и остро чувствующей души? Да, но, повторяю, в первую очередь, за всем этим и во всем этом – любовь, добрая одержимость любовью к человеку, к культуре, к природе, к родине, к миру – зримому, осязаемому, яркому, богатому, солнечному… Именно такое сочетание знания и любви. Именно такой сплав. И сплав этот может быть получен только при очень высоком накале души, при очень высоком напряжении ума и сердца. Ибо это не смесь, а именно сплав.