Прохожие оглядываются на Рудольфа. Ему, судя по всему, наплевать на окружающих. Он продолжает, с каждой секундой вскипая все сильнее.
– За кроссовками! Что это за мир такой будет?
– Все хорошо? – обеспокоенно интересуется один из прохожих.
– Все плохо, – ядовито отвечает Рудольф, – Все очень плохо.
Прохожий, несколько смущенный подобной реакцией, спешно уходит. Рудольф вновь обращается ко мне.
– Так что это за мир нас ждет?
Ну, раз хочешь знать.
– Обычный мир, – отвечаю, – Что плохого в кроссовках? Что плохого, что они стоят в очереди за ними, – вхожу во вкус, – Не за сигаретами, не за пивом. Они никому не мешают. Стоят себе мирно за кроссовками, – чувствую смелость, – А вот ты их провоцировал. Зачем было все это представление?
Смотрит на меня странным взглядом. То ли с гордостью, то ли с удивлением. Или с презрением? Не поймешь. Качает головой.
– Нет, ты еще слишком глуп. Ты ничего не видишь. Не видишь людских пороков. Ты видишь очередь и все. Я тебя переоценил.
Стоит молча. Улыбается.
Смелость меня покинула. Нет, не боюсь. Просто удивляюсь своей прыти минутной давности. Раньше смотрел на Рудольфа как на какого-то диктатора. За эти два дня, что знаком с ними, я полноценно общался только с Ильей. Рудольфа в основном слушал. Сейчас не просто говорил. Но и не соглашался с ним. Трусости нет. Абсолютно. Но нет и смелости. Поэтому стою молча. Жду.
– Ладно, пойдем, – Рудольф спокоен, – Всему свое время. Так ведь говорится?
Киваю головой.
Идем обратной дорогой. Выходя из бункера, собирались на окраину города. В «Мечту». Видимо, не сегодня. Я его обидел? Похоже. Был резок. «Ты их провоцировал, зачем это представление». Кручу в голове. Грубо? Похоже. Но ведь, правда. Странный он все-таки. Не сумасшедший. Но странный. Иду за ним до бункера. Очень быстро идет. В какой-то момент теряю его из виду. Почти бегом. Его нет. Просто исчез. Неужели настолько я его задел? И ведь не назовешь его ранимым. Как бы то ни было, я в одиночестве дошел до двери подвала их дома. Она была заперта.
8
На следующий день я снова в бункере. Никакого отличия от предыдущих дней. Словно и не было вчера. Не было очереди, реакции Рудольфа, моих слов.
Ильи дома нет.
Рудольф солирует. Вновь мрачные тона. Что-то наподобие бежево-серого цвета или даже цвета бистр. Пессимизм. Негатив. Но он убедителен. Логичен. Справедлив. Не всегда. Но.
Ни слова о вчерашнем дне. Только о настоящем. Еще больше о будущем. Бесконечная смачная критика всего. И вся. Человека как биологический вид. Как духовное существо. Людей как общность. Как общество. Мир. Президентов. Правительства. Организации. Мораль. Смыслы. Эмоции. Историю. Медицину. Образование. Еду. Дороги. Соседей.
Определенно у него дар оратора.
Но много эмоций. Много кипения. Пар улетучивается.
– Ты думаешь, он научит тебя жизни? – кивает на пустое кресло, где ранее часто сидел Илья, – Наивный. Помогать людям надо по-другому. Их надо не гладить как бархатный пиджак, а выбивать, как грязный ковер. Мир это не зоопарк. Джунгли. Выживает сильнейший. Понимаешь?
Откуда у него столько злобы? Может, из-за внешности? Невысокий, некрасивый. Обижен на весь мир. И на Илью. Высокого и красивого.
Как Наполеон? Глупость. Внешность волнует его меньше всего. Амбиции? Хочет изменить мир. Как Наполеон? Скорее, так. Удивительный человек. Смотрю на него, что-то говорит. Энергичный. Живой. Мимика. Жесты. Но почему такой злой? Откуда столько пессимизма? И все же обида. Определенно. Или?
Возвращаюсь из круговорота собственных мыслей.
– ….поэтому надо полагаться только на себя, – закончил он.