– Времени у нее сколько угодно. В темноте.

– А если ей хочется немного света?

Коссал, немелодично насвистывая сквозь щербину в зубах, перевел внимательный взгляд на меня.

– Если собирается стать жрицей, пусть привыкает к темноте. И нечего переводить воск.

– Нам не только воск случалось переводить, – возразила Эла. – Я задую свечи перед уходом.

Старик еще раз взглянул на меня, потом на свечи, будто ждал от них ответа, и покачал головой:

– И как мы с тобой, Эла Тимарна, ладим? Для меня это неразрешимая загадка.

Смех Элы прозвенел серебряным колокольчиком. У меня на глазах она пробивала кулаком толстый пласт запекшейся на солнце глины, она, взявшись за рога, ломала шею умирающей козе, но свою мощь носила легко. Сплетающиеся под ее смуглой кожей мышцы и жилы могли принадлежать прыгунье, а не убийце. В ней все казалось легким: волосы – тугие черные колечки словно взлетали при каждом движении, руки вечно стремились вверх, указывая на то или на другое, уголки губ всегда готовы были приподняться в улыбке.

– Мы потому ладим, – отвечала она жрецу, подмигивая мне, – что у тебя слабость к молоденьким.

– Молоденькие, смешно сказать, с годами стареют, – хмыкнул Коссал.

– С годами… – повторила Эла, то ли раскрывая объятия, то ли подставляясь под удар. – И долго ждать?

Она взглянула на него искоса, блеснула зубами в отблесках свечей:

– По-твоему, я уже старая?

Эла медленно, как в танце, повернулась кругом, задержалась на миг к нему спиной и завершила движение. Коссал не сводил с нее глаз. Смотрел открыто и прямо, оценивающе, но в его взгляде не было вожделения – ни следа липкой похоти.

Мне подумалось: «Хочу, чтобы на меня кто-нибудь так смотрел – не просто смотрел, но видел».

Но внимание жреца принадлежало только этой зрелой женщине.

– Нет еще, – наконец признал он.

Эла улыбнулась. Оба стояли неподвижно, но сквозняк трепал огоньки свечей, отчего тени их вздрагивали.

– Спасибо. Меня бы несказанно огорчило, будь ты в свои семьдесят моложе меня в мои тридцать пять.

– Я давно распрощался с молодостью, – покачал головой Коссал. – Она мне никогда не была к лицу.

– Что тебе к лицу, мне лучше знать.

Старый жрец снова хмыкнул и обратился ко мне:

– Дам тебе один совет, детка. Неплохо бы тебе к концу Испытания остаться в живых.

Эла обхватила меня за плечи и, заговорщицки их пожав, громко зашептала на ухо:

– Сделай вид, что слушаешь. Советчик из него никакой, но ему так нравится раздавать советы.

Коссал пренебрег насмешкой.

– Смотри не ошибись, отдавая богу того, «кому душа поет любовь». А не то, – он все так же заглядывал мне в глаза, но кивнул при этом на Элу, – она всю жизнь будет тебя изводить.

– Говорю же… – Эла по-прежнему шептала так, чтобы Коссалу было слышно, – ужасные советы. Он проходил Испытание лет за десять до моего рождения.

– Надо было тебя дождаться, – как бы самому себе проворчал он и, покачав головой, двинулся к выходу.

Эла развернулась так стремительно, что я только задним числом осознала движение, шагнула к старому жрецу и обозначила удар под ребра. Скоростью она не уступала никому из жриц Рашшамбара, но я, раз за разом вспоминая случившееся, дивилась не ее скорости, а неподражаемой легкости, с какой Коссал перехватил удар: поймал запястье и задержал напряженные пальцы в паре дюймов от своего бока. Эла опустила глаза на свою ладонь, горестно покачала головой и с улыбкой коснулась губами его лба.

– Ты и вправду жалеешь, что не задушил меня в колыбели? – спросила она.

Спросила так тепло, словно они были наедине, словно забыла о моем присутствии.

– Так было бы проще, – отозвался Коссал, выпуская ее руку.