– Я бы, разумеется, и сам зашел позднее, даже если бы вы не позвонили, просто не был уверен, что вам захочется увидеть кого бы то ни было так скоро. Вы получили мое письмо?

Наверное, он написал его, как только Барбара сообщила ему новость по телефону, и послал с одной из своих медсестер, а та, торопясь домой после ночного дежурства, даже не потрудилась вручить его лично – просто сунула по дороге в почтовый ящик. Он, конечно, употребил все положенные прилагательные, ему не требовался словарь, чтобы найти приличествующие событию выражения. Убийство, в конце концов, всегда есть преступление – чудовищное, ужасное, возмутительное, бесчеловечное. Но письму, как слишком поспешно выполненной светской обязанности, недоставало убедительности. К тому же Лампарту следовало знать, что подобные письма не пристало посылать напечатанными на машинке секретарем. «Впрочем, это характерно для него, – подумала леди Урсула. – Соскобли с него трудолюбиво приобретенную патину профессионального успеха, престижа, ортодоксально хороших манер – и вот оно, его истинное обличье: амбициозный, немного вульгарный, отзывчивый только тогда, когда отзывчивость оплачивается. А может быть, отчасти во мне говорит предубежденность? Предубежденность опасна. Я должна следить за собой, чтобы постараться не выдать ее, если разговор пойдет так, как я хочу. Да и едва ли справедливо критиковать письмо. Чтобы диктовать соболезнования матери человека, которому ты наставлял рога в течение последних трех лет, требуется искусство, превосходящее его ограниченный светский лексикон».

Леди Урсула не виделась со Стивеном почти три месяца и снова была поражена тем, как прекрасно он выглядит. Он и в молодости был привлекателен: высокий, обаятельно нескладный, с копной черных волос. Но теперь успех и костюм от хорошего портного сгладили угловатость фигуры, он нес свой вес с непринужденной уверенностью, а взгляд серых глаз, красотой которых он отлично умел пользоваться, постоянно был начеку. Волосы, посеребренные сединой, оставались густыми, их природную непокорность не могла окончательно усмирить даже дорогая стрижка, что добавляло ему привлекательности, намекая на неукротимую индивидуальность, не имеющую ничего общего с унылым общепринятым представлением о мужской красоте.

Перегнувшись через стол, он пристально посмотрел на нее, серые глаза потеплели от сочувствия. Ничего не стоившее ему профессиональное сострадание пробудило в ней неприязнь. Но играл он свою роль отменно. Она чуть ли не ждала, что он сейчас скажет: «Мы сделали все, что могли, все, что в человеческих силах», потом одернула себя: возможно, его сострадание и искренно. Она с трудом поборола искушение остаться при прежнем мнении о нем как о красивом и опытном соблазнителе из бульварного романа. Нет, каков бы он ни был, он не так прост. Никто не прост настолько. К тому же, следует отдать ему должное, он известен как прекрасный гинеколог, знающий свое дело и работающий на совесть.

Когда Хьюго учился в Бейллиоле[8], Стивен Лампарт был его ближайшим другом. В те времена он ей нравился, и отчасти прежняя расположенность помимо ее воли сохранилась и теперь. Леди Урсула даже не очень осознавала ее, просто чувство было неотъемлемо от воспоминаний о прогулках под солнцем в Порт-Медоу, о веселых завтраках в комнате Хьюго, о годах, исполненных надежд и обещаний. Стивен был смышленым, миловидным, честолюбивым мальчиком из мелкобуржуазной семьи, приятным, занятным, умевшим войти в ту компанию, которая ему была нужна, благодаря своему внешнему виду и остроумию, при этом он ловко скрывал даже намек на честолюбие. Хьюго, сын графской дочери и баронета, воин, отмеченный наградами, обладатель громкого имени и наследник того, что осталось от денег Бероунов, несомненно, был в этом дуэте фигурой привилегированной. Леди Урсула только сейчас впервые задумалась: не испытывал ли Стивен неприязни не только к Хьюго, но и ко всей семье и не уходило ли последовавшее предательство корнями в застарелую зависть?