– А меня? – спросила Таня, ревниво прищурив глаз.

– Тем более! Без всяких сожалений! – громко крикнул я и продолжил пьяную хлестаковскую браваду: – Любая должность – это ярмо, которое просто так не скинешь. Люди очень быстро привыкают к деньгам, к власти, к привилегиям. Чем выше поднимается человек по служебной лестнице, тем меньше в нём остаётся человеческого, тем меньше в нём остаётся гордости, а это означает только одно – вверх по лестнице, ведущей вниз.

– И ради этого ты живёшь? – спросила Татьяна с горечью.

– Я не живу ради этого! Я просто не умею жить по-другому!

– Конечно! – возмутилась она. – Ты свободный человек! Свободный от любых обязательств, от семьи, от детей, от близких… Тебе совершенно нечего терять, потому что ты ничем не дорожишь. Ты натуральный камикадзе. Ты страшный человек. У тебя нет честолюбия, у тебя нет планов на будущее, но самое ужасное – у тебя нет планов на меня. Единственное, что у тебя есть, – это необъятная гордыня, которая заслонила даже солнце. Что ты запоёшь, когда останешься совершенно один?

– В последний раз… – прошептал я.

– Что?

– В последний раз я хочу тебя трахнуть, – членораздельно повторил я, вытянув губы в трубочку.

– Отпусти меня… Хватит, – попросила она, состроив лицо, исполненное нечеловеческих мук. – У меня нет времени на эту ерунду, которая болтается у тебя в штанах. Меня коллектив ждёт. Мы сегодня ночью выступаем в клубе.

– В последний раз. – Я протянул руку и прикоснулся кончиками пальцев к её голени, обтянутой шершавым капроном. – Я умоляю. Я никогда больше не позвоню. Никогда. Между нами всё кончено.

В то самое время как я страдал и умолял, она внимательно разглядывала кончики пальцев на правой руке, – аметистовый маникюр, серебряная змейка, оплетающая запястье, золотые кольца в ушах, рубиновый перстень на указательном пальце, тоненькая стрелка на колготках, лёгкое дуновение ветерка и опадающая портьера, – и вдруг я понял, что меня для неё не существует, что мы никогда не будем вместе, никогда не будем мужем и женой, никогда не будем любовниками, а если по стечению обстоятельств окажемся на необитаемом острове, то мы не станем даже товарищами по несчастью – мы будем жить в разных шалашах, каждый на своей половине острова, и встречаться будем только для разрушительного секса. Это было кратковременное прозрение, как мираж в пустыне, и в тот момент я ещё не догадывался о том, что мы уже давно находимся на необитаемом острове, где никого нет, кроме нас.

На журнальном столике валялась смятая пачка «Космоса» и стояла хрустальная пепельница, забитая чёрными окурками, а рядом – гранёный стакан… Я вновь приложился к бутылке и начал пороть откровенную чушь:

– Татьяна! – Я весь вытянулся в струнку, скорчив уморительную физиономию. – Я покидаю этот проклятый город навсегда. Сегодня – наше последнее антре. – Слово entree я произнёс с классическим французским прононсом. – Меня ждут чувственные закаты, тлеющие в бокале «Шардоне», и крики чаек на восходе солнца, а ты останешься в моей памяти лучшим сексуальным блокбастером. Ты знаешь, Танька, скажу тебе правду: я тебя не люблю, но смог бы отдать тебе почку… Странно, да?

Она посмотрела на меня с иронией и ничего не ответила. Потом медленно поднялась с кресла и начала рыться в сумочке, слегка наклонившись, – её крепкий зад, обтянутый облегающим тиаром, вновь всколыхнул моё сердце.

– У нас – новая постановка, – равнодушным тоном сообщила она, надевая узенький жакет. – Если дотянешь до полуночи, приходи в клуб.

– Меня уже тошнит от этих танцев! – крикнул я и начал тихонько к ней подбираться на мягких кошачьих лапках. – Я не отпущу тебя. Я безумно тебя…