Я очень боялся, что могу не увидеть своё отражение и ко всему ещё провалюсь в эту бесконечную глянцевитую пропасть, из которой моя душа уже никогда не выберется. «Вот почему завешивают зеркала, когда в доме покойник», – подумал я, но тем не менее продолжал на четвереньках подползать к гардеробу. Мне было страшно, но любопытство было сильнее. Я увидел в зеркале свою опухшую морду, и меня слегка попустило…

На работу я в этот день не пошёл, а с самого утра начал пить. Бутылка водки заполнила эту пустоту, но ненадолго… Через пару часов абсолютного обморока я вновь открыл глаза и увидел тот же самый потолок с алыми пятнышками убитых насекомых. Я прислушался к себе и ощутил мелкую дрожь – этакую вибрацию, словно в моей черепной коробке работали перфоратором. Я подскочил с дивана и бросился в ближайший ларёк…

– Девушка, – обратился я к продавщице дрожащим голосом. – У вас есть водка дешёвая, но хорошего качества?

– У нас есть водка за червонец, но на бутылках даже нет этикеток, ни то что акцизных марок. Ну что рискнёшь?

– Она нормальная? – задал я наивный вопрос.

– А я почём знаю? Я её не пью и сама не разливаю.

Я навёл на неё фокус с некоторым любопытством – молодая сочная баба, широкое холёное лицо, богатая тёмно-каштановая шевелюра, черные как маслины глаза, выпуклое декольте, в котором утонула толстая золотая цепь с килограммовой ладанкой, чувственные пухлые губы… Но была в ней какая-то червоточина: потрепало её изрядно, внутри не осталось живого места.

– Вы что, стихами разговариваете? Давайте устроим батл.

– Так тебе бутылку… или батл? – спросила она, грубо хохотнув.

– Давай парочку и бутылку минералочки, – ответил я, высвобождая из потной ладони скомканные купюры вперемежку с мелочью; всё это посыпалось на прилавок.

– Ты сегодня до вечера работаешь или до утра? – спросил я.

– А что?

– Я могу тебя подождать и пока не нажираться… Давай вместе улетим. – Я прищурился так, словно в лицо мне подул лёгкий бриз.

– Куда? – Голос её укутался бархатными нотки.

– Туда, где нет печали.

– Никуда я с тобой не полечу, – сказала она, снисходительно приподняв уголки губ. – У тебя колечко обручальное…

В замешательстве я посмотрел на свой безымянный палец, как будто видел его впервые.

– А хочешь, я тебе его подарю?

– Чудной ты, парень, а на душе – гранитный камень… И такие глаза… как будто сглазили.

– Говоришь как пишешь, – похвалил я.

– На шестёрке чалилась, голуба? – спросил я, состроив приблатнённую физиономию и добавив щепотку характерного косноязычия в слова.

Она посмотрела на меня, как на жалкого фраера, и ничего не ответила.

– Ну что ты на меня глаза пялишь, деточка? – продолжал я строить из себя блатного, с наглой ухмылкой облокотившись на прилавок. – Меня брать надо, пока я не ушёл. Ты прикинь, болт девятнадцать сантиметров, да ещё с хитрой резьбой. Его же надо куда-то пристроить – грех такое богатство носить в штанах. Настрадалась уже – хватит! – от маленьких членов. Вот оно нежданно-негаданно твоё бабское счастье подвалило. Так пользуйся! Чё ты молчишь как рыба об лёд?

На губах у неё появилась смутная улыбка, и она молвила тихим голосом, потупив глаза в пол:

– У моего мужа с этим всё в порядке.

Я продолжал ехидно щериться.

– Да нет у тебя никакого мужа! – возопил я, переходя на смех.

– Откуда ты знаешь? – смущённо спросила она.

– У тебя – глаза голодные, – ответил я с видом знатока.

Она посмотрела на меня исподлобья, выставила на прилавок две бутылки без этикеток и полторашку минералки, посчитала деньги, вернула мне какую-то мелочь, на что я гордо ответил: «Сдачи не надо», а потом с подчёркнутой вежливостью отправила меня в долгое эротическое путешествие: