Персияне поступали совершенно в духе праворазвития той эпохи и сообразно доступным для них средствам, когда ограничивались привлечением на свою сторону или в случае нужды захватом царя и сильнейших феодалов. Оставляя царю или же (если он находился в Испагане) его заместителям текущие функции суда и отраслей управления, шах снабжал своего избранника (принадлежавшего, стало быть, к местной династии) инвеститурными знаками, осыпал его подарками, возлагал на него поручения. Таким образом, вопрос разрешался очень просто: народ продолжал иметь правителей из национальной исторической династии, но существенным условием занятия престола была шахская инвеститура. В рамках вассальной зависимости от Персии продолжали жить традиции монархии Багратидов, и Персия мирилась с этим, коль скоро ей ничто не угрожало.

А раз зависимость Грузии сказывалась в вассальности ее царей, то, припоминая влияние вообще иранской культуры на грузин и близость царей-вассалов к испаганскому двору, мы не станем удивляться той двойственности в роли грузинских царей, которая так бросается в глаза в течение XVII и начала XVIII века. Они одновременно грузинские Багратиды и первостепенные персидские вельможи, одновременно православные и мусульмане. Даже те, которые, как Ростом, и родились в мусульманстве, не обходят своими щедротами и церквей, как настоящие Багратиды Божией милостью. А в качестве персидских вельмож они играют порой видную роль в Персии, часто занимая первые должности государства. Но сила их в Персии, конечно, основывалась на том, что в качестве царей грузинских они располагали известными ресурсами. И вот, подвизаясь на почве иранской политики, цари и первейшие князья (тоже сильные люди в Персии) постепенно втягивали массу грузин в персидские дела[17]. В таких случаях цари не раз осыпались золотом и бесчисленными подарками со стороны шахов, а доблестное воинство снискивало немалое количество добычи на полях сражений, в которых следовало за своими природными царями и князьями.

И, конечно, это было занятие, весьма подходящее и для царей, и для их воинов; война стала для грузин родной стихией, и, раз нельзя было их оружию найти применение для блага родины, они охотно служили этим оружием и за ее пределами, тем более что с ними всегда были их начальники, и на этом поприще они находили и славу, и деньги, и сильные ощущения. Многие умирали на чужбине, отпадали от христианства, ложились костьми, распинаясь за чуждое дело, но это уж неудобства ремесла.

Так называемая эпоха царей мусульман[18], от 1632 г. до падения Вахтанга (1723), к которой относится все, только что сказанное, представляет, таким образом, некоторое постоянство и определенность в отношениях Персии и Грузии. Объясняется это не чем иным, как большим сближением с Ираном царей и дворянства.

Но, опять-таки, здесь много оттенков и различий. Более прочный modus vivendi установляется в Карталинии, которая живет совершенно в ладах с Персией при царе Ростоме. Этот, во всяком случае выдающийся царь прикладывал к своим грамотам печать с надписью «Ростом, прах ног шаха» и был в постоянных сношениях с иранским правительством, на деле же распоряжался, как безусловный хозяин в Грузии. Он был одним из самых сильных и влиятельных лиц в Персии, советчик шаха Сефи, которому помог занять престол; неудивительно, что персидские гарнизоны в Гори и Тифлисе служили не столько Персии против Грузии, сколько Ростому против его грузинских неприятелей.

В Кахетии же одновременно Теймураз действует как патриот и христианин. А позже ханы, правившие в Кахетии, играли роль настоящих церберов.