Один из детей одет в классный розовый свитер с изображением красно-синей молнии, как на обложке альбома Aladdin Sane, но я не могу спросить, что он думает о Дэвиде Боуи, потому что рот у малыша занят соской и все внимание уходит на то, чтобы держаться на ногах и не падать.

Главный смысл нынешнего мероприятия для этого ребенка – побыть среди сверстников. С этой точки зрения занятие с Карен – такая же музыкальная тусовка, как концерт классической музыки в Уигмор-Холле или ежегодный метал-фестиваль, где алкоголь льется рекой. Это возможность пообщаться с себе подобными.

Но мы отклонились от темы. Что там насчет музыки? Хороша ли она?

Маленькие музыканты неплохо попадают в ноты и похожи на утят или котят, храбро вступающих в игру с представителем другого вида. Это производит на меня должное впечатление. Разумеется, Паваротти и Селин Дион среди них вы не найдете, но тоддлеры физически не способны с ними сравниться. Их голосовые связки и языки еще развиваются, они выговаривают «любовь» как «юбофь», и едва ли их артикуляционные возможности позволяют им воспеть «юбофь» как «самую великолепную вещь на свете».

«Доу-ри-ми» и никаких фа-диезов с задержанием на кварте, спасибо большое. Песенки, подобранные Карен для занятия, представляют собой очень непритязательные мелодии из небольшого числа нот, выстроенных в простые последовательности. Вы никогда не задумывались, почему в англоязычном мире распространен такой ограниченный набор детских песенок и колыбельных? Репертуар поп-музыки для взрослых постоянно меняется: старые стандарты сменяются новыми. А детские песенки все те же на протяжении многих столетий. Лондонский мост падает по крайней мере с 1744 года, три слепых мышки уже двести с лишним лет бегут за женой фермера. Почему так?

Сдается мне, дело в том, что эти всем знакомые песенки прошли жесткий дарвиновский отбор и доказали свою полезность. Они работают, вот и весь секрет. У детей получается следовать этим примитивным мелодиям куда лучше, чем более утонченным мотивам, пусть даже сочиненным талантливыми композиторами, которые любят детей и были бы счастливы, если бы их произведение стало настоящим хитом среди юной публики. Сочетание предельной простоты и легкой запоминаемости оказывается именно тем, что нужно.

Для тоддлера даже песенка Three Blind Mice представляет собой сложную задачу – почти такую же сложную, как сходить на горшок. Когда вашему мозгу всего несколько месяцев, очевидные вещи пока неочевидны, а простые вовсе не так уж просты. Младенец еще не успел пресытиться мажорной гаммой с переходами между до, фа и соль с репризой. Ему пока неведома потребность взбодрить свой пресыщенный вкус уменьшенной септимой.

Но за уроки Карен платят не дети, и она прекрасно понимает, что взрослые, достаточно продвинутые для Radiohead, Руфуса Уэйнрайта и Рианны, могут не выдержать, если им пять лет подряд придется петь «Черная овечка, дашь ли ты нам шерсть» (Baa Baa Black Sheep). Поэтому Карен пытается облечь знакомые мелодии в новые слова. Так, Frère Jacques всплывает несколько раз в течение занятия, но с разным текстом: «Глазки наши видят, ушки наши слышат» или «Милый мой дружочек, дочка иль сыночек». Песня о черной овечке превращается в песню о снежках, This Old Man – в Little Owl, Jingle Bells – в Icy toes, chilly nose и так далее, и тому подобное.

Наступает момент, когда детям раздают музыкальные инструменты: ксилофоны, барабаны, маракасы, погремушки, колокольчики. Я готовлюсь к адской какофонии, но малыши обращаются с инструментами на удивление сдержанно.