Хуже всего, разумеется, если выполняют заказ: такая ситуация просчитывается наиболее сложно, заказчик до последнего станет выжидать и рядиться, скажем, в приятели, сочувствовать и выспрашивать о возможном моем противодействии (если находится рядом), а то и вовсе вынырнет в печальном финале, при передаче дел – от меня ему. Одно здесь ясно: человек он непростой, вхож на верхние этажи пирамиды, и потому вероятны влияния извне, наезды, указания или все вместе взятое. И еще: если подключили спецподразделение, а не учинили простую и примитивную проверку работы отдела – значит… а это значит… Это значит, что заказ маловероятен. Или заказчик не близок к руководству прокуратуры и потому ищет компромат через людей, которых хорошо знает в других ведомствах.

Что ж, при таком варианте имеются плюсы. Например: операм ставят задачу, естественно, не разъясняя причин. Нечеткая задача, в свою очередь, порождает нечеткое исполнение: нахватают того, что лежит на виду, а чего не сыщут – на то и суда не будет. Но есть и минусы: не станут бить в точку, пойдет распыление: каково происхождение, чем занимался до семнадцатого года, кто у него, то есть у меня, внучатая племянница?.. Примутся выискивать сомнительные связи, девочек с саунами, рыться в бумагах на недвижимость… И непременно что-нибудь выудят: ведь человек не живет в безвоздушном пространстве, какая-нибудь, образно говоря, инфекция нет-нет да и прилипнет.

– Если сдохнуть, то умело, чтоб на сердце праздник был! – бодрясь, мямлю я озябшими, непослушными губами стишок, придуманный мной когда-то для собственного ободрения в безвыходных ситуациях.

– Ась, сынок? – немедля откликается рядом бодрый старушечий голосок, и я, от неожиданности оскальзываясь на ровном месте, вижу в метре от себя ту самую бабку в платке, которая издалека шла по мосту мне навстречу и, неизвестно каким манером, вдруг вынырнула у меня под рукой. – Подай, милый, на хлебушек сколько не жалко!

Я роюсь в карманах, сую в протянутую ладонь мятую бумажку, а сам искоса, чтобы не глаза в глаза, всматриваюсь в это субтильное существо, вплотную приблизившееся к черте жизни человеческой. У бабки размытые годами водянистые зрачки, но осмысленные и цепкие, как впившиеся в кожу стекляшки. А еще мне кажется, она ночами летает на помеле и, хохоча, пугает поздних прохожих. Точно в сказке: сейчас вот притопнет, прихлопнет и обернется ведьмой, – невольно думаю я, ощущая на загривке озноб. «Ах ты, гой еси, добрый молодец!» – или как там говорят эти бестии и произносят заклятие. Ну-ка? Нет, не произнесла. Сморгнула, пожевала губами, пошла – в свою жизнь, жить-доживать. Соприкоснувшись с моею. И что? Сравнить ее и меня – так она более естественна в этом мире. Более создание Божье, чем я. Без мысленных выкрутасов, без противоестественной профессии – преследовать подобных себе. И вот теперь открылась охота на меня. За что? В наказание за грехи, за бездушие, за преобладание плотского над духовным?

Может быть, догнать ее, дать еще денег? Пожалуй, нет. Пошло и глупо. Как если бы захотел откупиться: прижало тебя, а ты в церковь – авось попустит, авось воздастся за то, что ты нищим копеечку, а себе пряник!

Кроме того, я до смерти боюсь всех увечных, убогих, тронутых умом и стараюсь, по возможности, обходить стороной места их скопления – базары, вокзалы, больницы. Отчего так? Может быть, где-то в глубине души опасаюсь, что пристанет и ко мне горе-несчастье, идущее вослед за такими людьми.

– Эх, чтоб на сердце праздник был!..

Мост опрокинулся, и река оказалась над головой, там, где должно быть небо: свесив голову, дрожа поджилками, я зачем-то впустил в себя пропасть – точно пытался искупить ужасом некий потаенный, глубоко запрятанный во мне грех. И еще – я как бы испытывал судьбу на вшивость: если кто подберется сейчас сзади и перекинет мои ноги через перила – помру от ужаса, едва долетев до середины.