Девушка не решалась приставать к мужу с расспросами. Сама рассудила так, что у него высокая должность, усталость на службе. Митрофан неоднократно говорил, как устает от службы в змеином гнезде. Возможно, была еще одна причина его холодности. Эта причина страшила Настасью больше всего. У них не было деток. Как только они справили свадьбу, муж много говорил о своих мечтах касаемо детей. Хотел рождения сына, наследника. Настасья и сама всем сердцем стремилась стать матерью, но видно еще не пришло время и боги никак не посылали им чадо. Теперь же Митрофан на этот счет молчал.

Девушка накрыла на стол. Муж, не вдаваясь в подробности, сообщил о срочном отъезде по царской надобности.

– Митрофанушка, – говорила Настасья, – когда же ты воротишься домой?

– Не знаю, – хмуро покачал головой мужчина, – как выполню волю Царицы.

– Совсем ты дома нечасто бываешь, – с грустью сказала она.

– Служба у меня такая, – как всегда буркнул Митрофан.

Тяжело ему было вести беседы с женой. Еще тяжелее смотреть в ее лучезарные глаза, что покорили его сердце несколько лет назад. Душа у него болела от вины тяжелой. Он клялся любить ее всю жизнь, заботиться, оберегать… А сам? Предал? Умом он это понимал, а сердце отказывалось слушать разум. Сердце теперь стремилось к другой, прекрасной Елизаре. Словно каждый удар его сердца, был теперь только для княгини.

Луч света в непроглядной тьме.

И вот сейчас, когда тело Митрофана любило Настасью, обжигало ее кожу пылкими поцелуями, а руки ласкали ее прелестные изгибы, глаза видели Елизару. Словно в эту минуту с ним в постели была запретная княгиня. Митрофан еле сдерживался, чтобы в минуту высшей страсти не назвать ее по имени.

Аксинья примчалась домой. В голове созревал план. Если Лютой, все же, дознается о ее оплошности, она должна отнекиваться. Пава то понятно, под крылом кухарки Кази. Старая интриганка прикроет свою любимицу. А кто позаботиться об Аксинье? Тятька? Что он может, бедный заводчик свиней. Его ум заострен на то, сколько и чего положить в корма свиней, дабы они росли круглыми и жира в них было побольше. Еще кумекает кому по осени выгоднее продать сало да жир. Ну, ничего, она сама о себе позаботиться!

Девица выскочила в ограду. Налила колодезной воды в корыто и принялась мыть ноги. Вода стуженая. Аксинья морщилась и закрывала глаза от каждого соприкосновение рук с ногами.

– Акси, воды нагреть тяжело? – сказал тятька, увидев, чем занимается доча.

– Некогда, – прошуршала Аксинья, – тороплюсь.

– Это куда мы так торопимся? – добродушно осведомился тятька. Пожилой мужчина невысокого роста с круглым животом, присел на соседнюю чурку. – На свидание с Серго торопишься?

– Делать вот мне нечего, – фыркнула Акси, – с Серго на свиданки ходить. Он с другой деревни, пришлый.

Тятька рассмеялся.

– И что ж, не человек он теперича? Ты ему люба, я-то вижу это… А он тебе?

Вытирая ноги обрывком плотной тряпицы, Аксинья напустила невозмутимый вид и добавила немножко неприязни.

– Мне он безразличен!

Такой ответ еще больше позабавил тятьку.

Из избы вышка матушка.

– Путята, Аксинья еда стынет, за стол пора.

– Тятька, Матушка, – сдерживая переживания начала Аксинья, – мне надобно пойти в лес, за шишками. Масло на исходе, так и торговать скоро нечем будет.

Путята посерьезнел.

– Какие шишки, доча? Чего-то натворила?

Акси опустила стыдливо глаза и тут же их подняла, чтобы себя не выдать. Впутывать родителей она не собиралась.

– В лес говорю, пойду, за шишками. Мне Настасья, Митрофанова жена, по большому секрету сказала, что за Ельской речкой, за Бухоновым холмом в дальнем леске шишек прошлогодних полно. Мне сейчас запасы надобно пополнить.