– Ну, я, наверное, умерла, – объясняю ему. – Потому что четверку получила.

– Ты совершенно точно не умерла, юный творец, – я чувствую, что он улыбается, этот людь. – Расскажи нам, что такое «четверка» и почему ты думаешь, что умерла?

– Меня зовут Аленушка, и я была хорошей девочкой, – тут я всхлипываю, потому что жалко же, что я теперь нехорошая.

Они меня расспрашивают о том, почему я себя считаю нехорошей, и об оценке еще, а потом тот первый людь говорит, что я его могу называть Арх, потому что он слишком сложно для маленьких девочек зовется. Я киваю и отвечаю, что мне очень приятно, ну и дальше рассказываю.

– Получается, дитя запугали? – удивляется другой людь. Он девочка, я чувствую.

– Получается, Краха, – делает щупальцами какое-то движение Арх. – И она настолько не хотела оказаться средь людей, что пробилась к нам.

Он говорит, что они живут в совсем другом мире, поэтому мне не надо бояться. Я соглашаюсь не бояться – он же большой, значит, лучше знает. И вот рассказывает он мне, что я творец, значит, могу миры творить и менять еще, если меня научить, а пока не могу, потому что маленькая. Зато могу видеть другие миры во сне. И вот тут они начинают меня учить, как это делать.

– Ты будешь приходить к нам во сне, – это Арх объясняет. Он учитель, только очень добрый, а не как у нас. – Мы тебя научим всему, что знаем, договорились?

– Договорились, – киваю я, хотя мне очень не хочется возвращаться туда, где мама, потому что больно же будет. Но, наверное, уже надо.

– Тебе пора просыпаться, – произносит он, погладив меня по голове. Я в первый момент сжимаюсь, а потом улыбаюсь, потому что это приятно, оказывается.

Перед моими глазами опять звездочки, они становятся бледнее, и вот я уже слышу тонкий писк. Открываю глаза, обнаружив себя в белой комнате, но мне очень тяжело шевелиться, и еще больно в груди. В комнату входит тетенька, она в зеленое нечто одета, я пока еще не могу разглядеть, во что именно.

– Проснулась, слава Богу, – радуется эта тетенька, а потом очень ласково со мной говорить начинает. – У тебя сердечко разболелось, поэтому его прооперировали, понимаешь?

– Значит, я не умерла? – удивляюсь я.

– Ты почти, – признается она. – Но уже все хорошо. Вот полежишь у нас, подлечишься и будешь снова бегать и играть.

Я останавливаю себя, чтобы не сказать… Ну, что я не бегаю и не играю, потому что мне учиться надо. Потом тетенька становится вдруг злой и страшной. Она говорит, что сейчас маму мою позовет, а мне от этого жутко становится, и я засыпаю. Наверное, я сразу же просыпаюсь, потому что вижу папочку, а мамочки нет. Значит, пока можно еще чуть-чуть хорошей девочкой побыть.

– Чего ты так испугалась, малышка? – с тревогой спрашивает меня папочка, а я решаюсь признаться, потому что все равно узнают и только хуже будет.

– Четверка… – шепчу я, зажмурившись.

– Никакая оценка не стоит твоей жизни, Аленка, – качает папа головой, а потом обещает поговорить с мамой.

Он сидит со мной все время, рассказывая, что теперь все точно будет хорошо. Но я же понимаю… Я же перестала быть хорошей из-за четверки, поэтому ничего хорошего уже не будет. Но хоть немножко еще не думать о том, что случится, мне можно, поэтому я наслаждаюсь, ну а то, что грудь болит – это не страшно, это я перетерплю.

Ой, у меня такие новости! Оказывается, я хорошая девочка, потому что оценку мне неправильно поставили! Папа во всем разобрался, учительнице сделали а-та-та и исправили мою оценку, а потом меня в другую школу переведут, чтобы злюка-училка не отомстила. А еще оказалось, что у меня сердце остановилось, когда я увидела четверку, и от этого всей школе не очень весело, но мне уже все равно, потому что меня переводят туда, где и нездоровые дети есть. Это называется «инклюзивная» школа. За мной там первое время присматривать будут, вот только мама…