Дэн сказал, что Принс взял мой номер телефона. Звонок может раздаться совсем неожиданно, днем или ночью. И я начал спать с телефоном у подушки и установил пронзительный рингтон. Я практиковался в приветствии, сглаживая любые намеки на восклицания, которые прокрадывались в мой голос, и старался говорить как можно более беззаботно. «Привет, Принс». «Здравствуй, Принс». «А, это Принс? Привет. Рад слышать тебя».

Но звонка так и не последовало. Вместо этого Тревор придумал задание. Мы, потенциальные соавторы, должны были представить Принсу личные заметки о нашем отношении к его музыке и о том, почему мы думаем, что сможем выполнить эту работу. Свою я отправил в 8:30 вечера того же дня.

Назвать это задание тяжелым было бы лестью. Там были моменты, которые сегодня я написал бы иначе, если бы у меня была такая возможность. Конечно, это не предназначалось для чужого взора, только для Принса. Вот кое-что из того, что я написал:

«Когда я слушаю Принса, у меня возникает такое чувство, будто я нарушаю закон… Впервые я услышал его, когда ехал один в Балтиморе. Я включил радио и услышал, как мужчина поет о своем желании быть женщиной, обнажая эту грубую психосексуальную потребность лучше понять свою девушку, – и это сорвало мне крышу. For you naked I would dance a ballet. Это было самое деликатное, необычное, честное и опасное музыкальное произведение, которое я когда-либо слышал. Я даже ожидал, что меня попросят съехать на обочину, если кто-нибудь заметит, что я слушаю это так внимательно…

Если Принс хочет написать книгу, то я хочу помочь ему сделать это: наложить его голос на страницы… Я бы рассматривал этот проект продолжения песенного творчества не как своего рода журналистику или интервью, а как шанс найти новый способ общения со своей аудиторией и за ее пределами. Люди могут спросить: не слишком ли он неуловим для того, чтобы попасть на бумагу? Существует мысль, что нон-фикшн разрушает таинственность автора – но когда это сделано хорошо, это делает тайну еще более глубокой. С момента моей первой встречи с Принсем на звуковых волнах в Балтиморе я знал, что он мастер рассказывать истории. Восторженный, неподражаемый оригинал – помочь ему рассказать его истории новым способом было бы честью, которая выпадает лишь раз в жизни».

Тревор ответил меньше чем через двадцать часов, в 2:23 ночи. «Может ли Дэн Пайпенбринг встретиться с PRN в пятницу вечером (завтра) в Пейсли Парк?» – написал он Дэну и Эстер.

Дэн, который привык к Пейсли-коммюнике и приходил на работу рано, быстро прочитал записку и мерил шагами свою квартиру, пока не взошло солнце. Потом он продолжал звонить мне, пока я не проснулся. Я закричал от радости. И он закричал тоже. На следующее утро, 29 января, я уже летел в Миннеаполис.

Принс объяснил, почему он остался жить в Миннесоте, в то время как его коллеги предпочли жить на побережьях: «Там настолько холодно, что плохие люди туда не суются». Конечно же, когда я приземлился, на земле лежал толстый слой снега, и там не было не то что плохих людей – казалось, что вокруг вообще никого не было.

Водитель Принса Ким Пратт забрала меня из аэропорта на большом черном «Эскалейде». На ее руке был пластиковый бриллиант размером с кольцо-леденец. «Иногда нужно добавлять немного женственности», – сказала она.

До встречи в Пейсли Парк оставалось еще несколько часов – казалось, никто не знал точно, сколько, поэтому Ким высадила меня в Country Inn & Suites, в абсолютно не примечательном сетевом отеле в Шанхассене, который фактически служил подстанцией Пейсли. Один из помощников Принса сказал мне, что он прожил там так много лет, что сломал горизонтальный велотренажер в фитнес-центре отеля. Очевидно, Принс уже столько заплатил за местные номера, что вполне мог купить это место уже раза четыре.