Если референдум отклонит мероприятие, точно в таком же положении окажется сенатор Гортон.

В прошлом в подобных ситуациях некоторые сенаторы сохраняли свои посты, голосуя за предложения, против которых они возражали. Ни Стоун, ни Гортон, по мнению большинства обозревателей, на это не пойдут. Оба поставили на карту свое доброе имя и политическую карьеру. Их политические философии находятся на противоположных полюсах спектра, и многолетняя личная неприязнь друг к другу стала в сенате притчей во языцех. Сейчас никто не верит, что тот или другой…»

– Простите, сэр, – сказал Дом, – но Верхний Этаж информирует меня, что с вами происходит нечто странное. Надеюсь, вы здоровы?

Блейк поднял голову.

– Да, – ответил он, – я здоров.

– Однако мысль повидаться с врачом, вероятно, покажется вам достойной внимания, – настаивал Дом.

Блейк отложил газету. В конце концов, несмотря на всю свою чопорность, Дом действует из лучших побуждений. Ведь это вспомогательный механизм, и единственная его цель и забота – служить человеческому существу, которому он дает кров.

– Может, ты и прав, – сказал Блейк.

Несомненно, что-то было не так.

За сутки с ним дважды происходило нечто странное.

– В Вашингтоне был какой-то врач, – сказал он. – В той больнице, куда меня привезли, чтобы оживить. По-моему, его звали Даниельс.

– Доктор Майкл Даниельс, – сказал Дом.

– Ты знаешь его имя?

– У нас есть полное досье на вас, – отвечал Дом. – А иначе мы не смогли бы обслужить вас должным образом.

– Значит, у тебя есть его номер? Ты можешь позвонить ему?

– Разумеется. Если вы этого пожелаете.

– Будь любезен, – сказал Блейк. Он положил газету на стол, поднялся и пошел в гостиную. Там уселся перед телефоном, и маленький экран, моргая, засветился.

– Минутку, – проговорил Дом.

Экран прояснился, и на нем появились голова и плечи доктора Майкла Даниельса.

– Это Эндрю Блейк. Вы меня помните?

– Конечно, помню, – ответил Даниельс. – Только вчера вечером думал о вас. Как у вас дела?

– Физически я в полном порядке, – сказал Блейк. – Но у меня были… наверное, вы назвали бы их галлюцинациями, хотя это нечто совсем иное.

– Но вы не думаете, что это галлюцинации?

– Совершенно уверен, что нет, – ответил Блейк.

– Вы не могли бы приехать? – спросил Даниельс. – Я хотел бы обследовать вас.

– Приеду с радостью, доктор.

– Вашингтон расползается по швам, – сообщил Даниельс. – Все забито, люди прибывают на этот биоинженерный спектакль. Напротив нас, через улицу, есть стоянка для домов. Вы подождете, пока я справлюсь о свободных местах?

– Подожду, – ответил Блейк.

Лицо Даниельса исчезло, и на экране заплясали размытые и неясные очертания кабинета.

Послышался громовой голос Кухни:

– Одна порция овсянки готова! И кусок поджаренного хлеба тоже! И яичница с ветчиной тоже! И кофейник с кофе тоже!

– Хозяин разговаривает по телефону, – укоризненно проговорил Дом. – И заказывал он только овсянку.

– А может, хозяин передумает, – возразила Кухня. – Может, овсянки не хватит. Может, он голоднее, чем ему кажется. Вы же не хотите, чтобы про нас говорили, будто мы морим его голодом.

Даниельс вновь появился на экране.

– Спасибо, что дождались, – сказал он. – Я проверил, свободного места сейчас нет. Утром освободится один фундамент, я зарезервировал его для вас. Вы можете подождать до утра?

– Наверное, могу, – ответил Блейк. – Я хотел только поговорить с вами.

– Но мы можем поговорить прямо сейчас.

Блейк покачал головой.

– Понимаю, – сказал Даниельс. – Тогда до завтра. Скажем, в час дня. Каковы ваши планы на сегодня?

– У меня нет никаких планов.

– А почему бы вам не отправиться на рыбалку? Отвлечетесь, займетесь делом. Вы рыболов?