– Не хилая такая дистанция, правда? – риторически предположила Чарли.

– Внушительная… – подтвердила я в ответ.

– Пробуждение, первый вдох и сразу следом мысленное: «Привет, как ты?», – или – «Как здорово, что ты есть!» или … Разные, в общем, вариации зависимого бреда. Изо дня в день, из года в год. Следом за робкими школьными приветствиями, поднятием одной брови или едва заметным кивком, после студенческих, улыбчивых и аритмичных приветствий. Те «как ты?» были то ежедневными, как и полагается в первые год-два влюбленности, то размеренно сошедшими на нет, то прерывистыми «как ты?» не то, чтобы бывших, но не случившихся. Чуть позже, раз в полгода – «привет, любимой студентке», «С Новым годом и днём рождения». У меня день рождения первого января. Мама до сих пор переживает, что лишила меня праздника. Ее поколение обожало праздники. Для нее это важно, в отличие от меня. Ненавижу праздновать.

Чарли уронила первую слезинку на стол, вторую поймала языком в уголке рта, взяла салфетку, промокнула обе полоски, сделала трясущийся выдох и продолжила:

– Затем снова и снова каждодневные мысленные «Привет, как?», мучительные годы взаимных воображаемых приветствий и прощаний: промозглых и солнечных, живительных и удушающих, – тысячи разноликих «Как же мне научиться жить без тебя?». Все более настойчивые «привет, о, снова ты, сколько можно?». Встречи, разговоры, ссоры, примирения, смех, трепет и все это по большей части в моем сугубо личном измерении.

Диалог с адресатом нескончаемых вопросов не редко прерывался внутренним карцером, старательно выскабливался из моего сознания, оставляя в нем лишь невидимые заражённые споры. Ухмыляясь в лицо своему же отражению, я отбрасывала его в дальний угол со словами:

– Что, Рита? Хочешь его? Хрен тебе. Посиди тут одна и подумай хорошенько. А если будешь орать, я тебе кислород перекрою. Усекла?

– Рита? – переспросила я, теряя ход ее мысли.

– Да, Рита. Меня зовут Рита, а Чарли меня называет только Филипп, ну, и его знакомые, с которыми я случайно временами пересекаюсь. Я ему в самом начале нашей истории рассказала, что мне снится сумасшедшая жена мистера Рочестера. Вы же помните… – не успела договорить она.

– Обижаете, филфак за плечами, – улыбнулась я.

– Так вот, он назвал меня выдумщицей Чарли в честь автора, но на английский манер, чтобы лучше звучало рядом с его именем.

– Ого, – застыла я в недоумении, – Такие имена с потолка не падают. Какой щедрый ваш Филипп.

– Да не то слово, люди смотрели на меня, как на идиотку, когда он меня так представлял своим.

– Это его «свои» идиоты. Чарли – это мечта, а не имя. Хотя вам и Рита очень идет, но Чарли звучит огненно.

– Ну, да, ну, да, он тоже так думал.

– Слушайте, а можно на «ты»? Я обычно долго привыкаю к людям, но почему-то не в этот раз. И потом я чувствую, что это наш не последний разговор. – предложила я, предположив, что ей так будет проще.

– Э-э-э… У меня с этим сложности я, наверное не смогу, – засомневалась Рита, профессионально очерчивая границы своего личного пространства.

Я не уловила логику между ее откровенностью и нежеланием переходить на «ты», вернула разговор к замкнутой плоской кривой и через два месяца накатала по ней пару сотен страниц о Чарли, Филиппе и других составляющих уравнения 2πr, все события которых были, как уже упоминалось выше, выдуманы, а совпадения случайны.

Со слов Чарли их пожизненный разговор с Филиппом тянулся, как манящий аромат, по лестничному серпантину московской высотки. То есть запах у Филиппа все же присутствовал, но мое принимающее устройство было заточено исключительно под засевшего у меня в печенках Германа. Так вот не успела старательная Рита сдать первую и начать готовиться ко второй сессии, как уже была по самый катарсис влюблена в своего препода по психологии ощущения и восприятии – интроспективного, упоительного Филиппа.