После маминой смерти отец ко мне не вернулся. Даже попрощаться с ней не пришёл. И я осталась совсем одна. Никаких других родственников я никогда не знала. Их не было в живых уже, скорее всего, к тому моменту. Маму похоронили на деньги завода, на котором она работала, скинулись все сотрудники и руководство, на самый минимум хватило. Был поздний морозный ноябрь с жуткой метелью. Высокий глиняный холмик, засыпаемый снегом, и чёрный железный крест без венков. Такой я помню её могилу, которую видела первый и последний раз.

И впервые я тогда видела кое-что другое. Как уходит от нас душа. Какой невероятной свободой и божественной лёгкостью наполнен момент её отрывания от тела. Ровно в тот момент я перестала по ней плакать и больше никогда не начинала. Потому что ещё я видела и ощутила, как небольшая часть её света осталась со мной навсегда, слившись с моей душой. Поэтому моя мама жива для меня до сих пор, хоть и прошло уже очень много лет. Но она рядом, я просто знаю это. Какая-то её часть продолжает жить эту жизнь через меня.

Несколько месяцев я прожила одна, не выходя из дома, питалась старыми запасами в закатанных мамой банках ещё в прошлом году компотов и овощей, грызла сухари. Мама всегда их сушила для соседских коз. У самих у нас хозяйства не было, кроме огорода сзади дома. Где мы выращивали кабачки, огурцы и картошку. Их и ели потом всю зиму, пюре с солёным огурцом или кабачковой икрой.

Достаточно далеко от нашего дома, на расстоянии получасовой прогулки, начиналась весьма густо населённая деревня. Там было всё: и коровы, и козы, и куры, даже лошади. Когда мама разрешала отправиться туда за молоком, это было настоящим счастьем. Я ходила по всем дворам, болтая с местными жителями и гладя их животных. Козьего молока нам давала очень добрая старушка за сухари, которые я приносила. Она казалась мне такой невероятно старой, согбенной, в тончайшей, сморщенной, как пергамент, кожей, с глазами, поблекшими от катаракт. Но её душа по-прежнему сияла, ничуть не меньше, чем у других людей. И была молода и прекрасна. Её соседка всегда приберегала для меня несколько куриных яиц, зная, что когда я приду, мы сядем с нею на крыльцо и будем весело и долго болтать о всякой всячине. А она будет сидеть рядом со мной, слушать моё щебетание и вспоминать своего очень давно, много лет назад, потерянного сынишку. Который утонул в реке за деревней, когда ему было восемь лет. Я обязательно к ней заходила, мне нравилось с ней говорить и наблюдать тайком, как её душа будто рвётся и пульсирует в сторону моей от счастья.

Мама заболела в сентябре и умерла поздней осенью. Урожай мы собрать успели. В кладовой хранилось много заготовок, мне хватило на всю зиму. Иногда ко мне заходил сосед снизу. Бабушка, которая сидела со мной в дошкольном детстве, была его мамой. Но она пару лет назад как умерла. И он тоже остался тоже совсем один. Выпивал, все выпивают, но не до беспамятства, знал меру. Старался пить не часто, держал себя в руках, работал механиком в гаражах за трассой, чинил машины. По выходным тоже занимался своим маленьким огородом, как и мы. Он пытался мне помочь, оставлял немного еды иногда под дверью. Боялся, наверное, что я могу подумать, что ему от меня чего-то надо взамен. Я разговаривала с ним, спрашивала, как прошёл его день, но он отвечал не часто, отдавал мне что-то своё и молча уходил. Я знаю, что он пытался найти моего отца, чтобы тот вернулся. И однажды даже у них состоялся разговор. Ну как разговор, точнее драка. Отец был сильно пьян, когда дядя Толя наконец его нашёл и пришёл к ним домой. Где папа жил с новой гражданской женой. Папа тут же стал обвинять бывшего соседа, что он так волнуется обо мне, наверное, потому, что он был любовником моей мамы, и они сцепились. Больше после этого тот к нему уже не приходил.