"Интересно, сколько еще Старейшина Хуэй будет терпеть ее? Она же просто тратит ресурсы секты," – донеслось до нее в другой раз.

"У нее нет таланта. Никакого. Просто милость Старейшины. Повезло ей, а не нам," – это был постоянный мотив.

Шепот был как рой москитов – не смертельный, но постоянно раздражающий и болезненный. Ла-Мэй, с ее обостренными степными чувствами, тонко чувствовала эти настроения. Колючие взгляды, отдернутые руки, когда она случайно касалась кого-то, внезапное замолкание разговоров, когда она подходила ближе. Она была клейменой – чужачка, которой не место среди "избранных".

Мин Хуа была, конечно, дирижером этого хора недоброжелательности. Она сама редко говорила гадости напрямую в присутствии наставников (хотя на тренировках позволяла себе многое), но за их спинами активно распространяла слухи и подпитывала общее предубеждение.

"У нее нет духовного корня, это факт. Какой культиватор из нее выйдет? Никакого!" – говорила она своим подругам, достаточно громко, чтобы слышали другие. – "Она только позорит секту Чистого Потока. Приняли бродяжку с границы, пока настоящие таланты вынуждены искать место в других сектах!"

Ее слова находили отклик. В мире культиваторов, где талант и духовный корень были мерой всего, Ла-Мэй была аномалией. Ее приняли не за врожденные способности, а за что-то неуловимое, увиденное Старейшиной Хуэем, и за древний артефакт. Для многих это казалось несправедливым.

Больше всего Ла-Мэй ранило не прямое оскорбление, а это постоянное ощущение отторжения, невидимая стена, которую возводили между ней и другими. Она пришла сюда с благородной целью – спасти свой народ. Она работала до изнеможения, пытаясь постичь эту чуждую силу. И в ответ она получала лишь презрение и сомнения в ее праве здесь находиться.

"Тебе стоит просто вернуться в свои степи, дикарка," – сказала ей однажды Мин Хуа после неудачной попытки Ла-Мэй почувствовать Ци во время медитации. – "Там тебе место. Среди пыли и зверей. А не здесь, среди тех, кто постигает истинную силу."

Ла-Мэй стиснула зубы. Слова были острыми, как осколки льда. Она чувствовала, как гнев поднимается в груди, но глубоко внутри лежала боль. Боль от того, что ее старания не видели, ее цель – игнорировали, а ее саму судили лишь по внешности и отсутствию "правильного" таланта.

Иногда, когда одиночество становилось невыносимым, она искала Цзянь Ли. Он был единственным, кто не смотрел на нее свысока, кто слушал ее, кто верил ей.

"Они… они говорят, что у меня ничего не получится," – тихо говорила она ему однажды вечером, сидя у ручья. – "Что я зря здесь. Что я трачу время."

Цзянь Ли слушал, хмурясь. Он видел несправедливость, видел упрямство и злобу Мин Хуа, видел слепоту других учеников.

"Они говорят так, потому что не понимают," – отвечал он. – "Они привыкли видеть только один путь к силе. Твой путь другой. Его не видно на их камнях, его не описать в их книгах. Но это не значит, что его нет." Он посмотрел на Камень Предков на ее шее. – "Старейшина Хуэй верит в тебя. Я верю в тебя. А их шепот… это просто шум. Не слушай его."

Его слова были бальзамом на раны. Цзянь Ли не мог остановить шепот, но его поддержка помогала Ла-Мэй выдержать его.

Она знала, что он прав. Эти люди судили ее по своим меркам, меркам мира, который ценил лишь определенный вид таланта и определенный путь к силе. Они не видели ее степной силы – силы выживания, интуиции, единения с природой. Они не видели веса Камня Предков, не чувствовали отчаяния ее народа.

Каждый язвительный комментарий, каждый презрительный взгляд, каждый шепот за спиной не ломал ее, а, наоборот, укреплял. Это была еще одна преграда, которую нужно было преодолеть. Они сомневались в ней? Пусть. Она не нуждалась в их одобрении. Ей нужна была сила. Сила, чтобы вернуться домой и сразиться с тьмой.