– Этого не видно.

– Вымой ее.

Я потратил почти два часа, чтобы очистить заготовку. Каждый раз при мытье вода была сероватая и немного мутная. Теперь, наконец, вода прозрачная, и белизна камня проявляется еще больше.

– Чекко, я закончил.

– Хорошо. Теперь мы должны простучать твою глыбу.

– Что это означает?

– Нужно послушать звучание, чтобы понять, пригоден ли материал для работы.

Чекко берет молоток и начинает стучать по камню.

– Послушай.

Мрамор при простукивании издает резкий звук. Чекко смотрит на меня и улыбается.

– Хороший камень… Слышишь, какой звонкий звук? Когда звук глухой, это значит, что внутри есть пустоты, – такой камень не имеет ценности. Теперь тебе нужно начать отесывать. Убирай все, что тебе не нужно, начинай придавать грубую форму. Я бы на твоем месте взял глыбу поменьше, но теперь уже работай с этой.

После этих слов Чекко удаляется, и я внезапно ощущаю неприятное чувство одиночества.

Вот уже четыре часа я стучу по мрамору. У меня болят руки, боль проходит от пальцев, поднимается к запястьям и затем к предплечьям.

Чекко мне объяснил, что удары должны быть решительными и сильными, особенно на этой стадии работы.

Когда я бью под прямым углом, то меньше чувствую боль, когда же наклоняю резец под сорок пять градусов, я должен быть внимательным, чтобы он не соскользнул с поверхности, и приходится сильнее сжимать пальцы. Четыре раза острие отскакивало, и я попадал молотком по запястью. Боль – просто нестерпимая…

Я обессилел, но не могу этого показать. К счастью, солнце уже заходит и скоро рабочие часы закончатся; я не знаю, сколько еще смогу продержаться. Я весь вспотел, лоб немного порезан отскочившим осколком мрамора. Кровь вперемешку с потом стекает мне на виски.

Чекко подходит ко мне и смеется.

– Ты что, был на войне?

– Это тяжело.

– Я тебя предупреждал. Могу поспорить, что ты не чувствуешь рук.

– Нет, к сожалению, чувствую.

– Однако у тебя хорошо получается. Медленно, но хорошо. Та часть, где будет шея, мне кажется длинноватой.

– Слишком?

– Неважно, продолжай. Через час будем ужинать. Сегодня ночью ты будешь спать как младенец.

После ужина Чекко подходит ко мне с листом бумаги и углем.

– Нарисуй мне то, что собираешься сделать.

Я пытаюсь пошевелить изрезанными руками, источающими боль. Беру уголь и начинаю рисовать голову, которую я задумал.

– Ты хорошо рисуешь, молодец.

– Спасибо.

– У тебя ясные идеи, и ты почти не прерываешь линию. Шея мне кажется длинноватой, но я тебе это уже говорил.

– Как я могу это исправить?

– Ты уже ничего не можешь исправить.

– И что теперь? Все выкидывать?

– Нет, ты упражняешься, ты же не в Уффици эту статую будешь выставлять. Продолжай, и посмотрим, что получится.

В этот самый момент у меня в груди как будто что-то взорвалось; я начинаю неистово кашлять. Чекко обеспокоен:

– Что случилось?

У меня нет сил ответить, я кашляю не переставая.

– Тебе плохо? Хочешь воды?

Я киваю. Чекко поднимается и идет за кувшином с водой и стаканом.

Такого уже давно не случалось. Я напуган и в ужасе думаю, что болезнь вернулась.

Чекко наливает мне воды, я пытаюсь пить небольшими глотками. Я пью и кашляю; ситуация не улучшается.

– Это часто случается?

Я мотаю головой.

– Ты надевал маску?

Я киваю и продолжаю кашлять.

– Ты не привык… Мрамор в этом плане ужасен. Проникает со всех сторон. Да что там, не только мрамор, другие камни тоже. Этого не видно, но, когда откалываешь кусок мрамора, высвобождаются многочисленные частицы пыли. У тебя есть проблемы с легкими?

Я отрицательно качаю головой, обманывая его.

– Ложись и отдыхай. Прости, что я тебе это говорю, но, судя по тому, как ты рисуешь, тебе следует создавать картины, а не скульптуры.