– Иди сюда.
Я не заставляю повторять еще раз, откладываю листы, карандаш и уголь. Как только я к ней подхожу, у меня немедленно возникает эрекция.
Легкость, с которой я вхожу в нее, дает понять, насколько девушка тоже возбуждена. Мы снова занимаемся любовью, и сейчас я намного больше осознаю происходящее, чем вчера вечером.
Становится очевидно: несмотря на то, что у меня нет большого опыта, нужно совсем немного для совершенной согласованности; нет необходимости в любви, привязанности или особой форме уважения. Тело двигается само по себе, вместе с другим телом, без слов или ожиданий, лишь на волне инстинкта. Моя натурщица, имени которой я так и не помню, достигает оргазма на несколько секунд раньше меня. Невероятное совпадение, совершенно не контролируемое.
Мы лежим в объятиях друг друга. Неожиданный шум заставляет нас вздрогнуть. Кто-то напористо стучит в дверь.
– Кто там?
– Модильяни здесь проживает?
– Да.
– Вам телеграмма.
Возвращение
– Как это случилось?
– Мы не знаем.
– Он плохо себя чувствовал?
– У него был сложный период, дела шли плохо.
– Из-за этого не умирают.
Моя мать не может сдержать слез. Смерть ее любимого брата, нашего благодетеля дяди Амедео, застала ее врасплох, и теперь она в отчаянии. Маргерита тоже потрясена. Мои братья не в Ливорно, оба находятся по делам в Риме. Очевидно, что теперь будет меньше финансовой поддержки, на которую вся семья Модильяни рассчитывала в последние годы. Любовь, которая связывала мою мать и дядю Амедео, была всегда подлинной и бескорыстной. Для Маргериты, возможно, все немного иначе. После потери состояния отцом она полностью уповала на дядю, гарантировавшего ее содержание в будущем. Видимо, ни Гарсенам, ни Модильяни не сопутствует удача в бизнесе.
– Я полагаю, что дядя Амедео покончил с собой.
– Мама… что ты говоришь?
Моя мать смотрит на меня полными слез глазами.
– Он принял лекарства… снотворное.
– Ну и что?
– У него были долги.
Маргерита в нервном возбуждении поднимается с дивана и опрокидывает вазочку с цветами, вода проливается на стол. Мама встает и вытирает глянцевую поверхность дерева платком, уже и так мокрым от слез. Маргерита вне себя, она бессмысленно передвигается, как будто хочет поругаться с душой дяди Амедео.
– Почему? Почему это произошло? Что мы ему сделали? Как можно быть таким эгоистичным?
– Маргерита, успокойся.
– Ты не понимаешь? Мы остались одни. Одни!
– Мы не одни. У нас есть твои братья.
– Но у них семьи, они должны думать о женах и детях.
– Подумают и о нас тоже.
– Он был одиноким, его не связывали обязательства. Мы были его семьей.
– Он оставил нам то, что мог.
На этих словах я вмешиваюсь в разговор, чтобы получить объяснение:
– Что это означает?
– Он оставил нам деньги.
– Нам?
– Да. Несмотря на финансовый крах, он отложил деньги. Небольшое наследство. Для тебя и для нас.
– И для меня тоже?
– Да.
После такой сцены в исполнении моей сестры я инстинктивно отказываюсь от наследства.
– Возьмите все себе. Мне ничего не нужно.
– Амедео, об этом не может быть и речи…
Сестра тотчас вмешивается, перебивая маму:
– Почему «об этом не может быть и речи»? Зачем ему деньги? Нам всем надо на что-то жить.
– Я хочу исполнить желание своего брата.
– Твой брат умер.
– Он оставил деньги Дедо, и тот распорядится ими так, как захочет.
– А мы?
– Мы будет тратить то, что он оставил нам.
Маргерита ослеплена гневом и страхом.
– Знаешь, на что он их потратит? На путешествия, женщин…
– Перестань!
Мама подходит к ней в ярости – кажется, сейчас даст ей пощечину, – но сдерживается. Однако Маргерита не успокаивается:
– Почему в этой семье никогда нельзя говорить о Дедо? Бедняжка, о нем не следует говорить, потому что он страдал. Посмотри на него! Он кажется тебе страдающим? Он прекрасно себя чувствует, он стал мужчиной, у него полно сил… Ничто не мешает ему пойти работать.