Она росла, и все говорили ей, что нужно стать тверже и перестать быть такой ранимой. Она всегда чувствовала себя иначе. Одинокой. Она мечтала о месте, где ее будут принимать и понимать. И лишь спустя несколько десятилетий она поняла, что вовсе не ущербная, – просто она эмпат. Существуют методы, которые она может освоить, чтобы не поглощать так много чужих эмоций и при этом оставаться верной своей сути. Она поняла, что обладает вовсе не недостатком, а даром.

Это была я, а если вы это читаете, то, скорее всего, и вы тоже.

Летом, перед тем как я должна была идти в первый класс, мама с папой опять поссорились. Ну, то есть мама ссорилась, а папа отвечал ей своим лучшим оружием: молчанием. Это был типичный август на Среднем Западе США, и папа смотрел, как играют его любимые «Detroit Tigers». Не важно, вели они счет или нет, папа все равно смотрел матчи, будто это была его работа. Он смог бы в 2020 году рассказать вам, кто играл у «тигров» на первой базе в 1976-м, но в 1976-м не мог вспомнить, кто в том же 1976-м был моим лучшим другом. Папа интересовался тем, чем интересовался, и больше ни о чем особо не задумывался. Из-за этого мои родители часто ссорились, и тем летним днем, наверное, все было как всегда. Предполагаю, что мама хотела куда-то сходить и чем-нибудь заняться в один из последних ясных дней накануне осени, а папа предпочитал смотреть «ящик». Чем и занимался. Он просто сидел в своем кресле, неподвижно и отстраненно, пока мама делала то, что умела лучше всего: ругалась и вопила вперемежку со всхлипами.

– Я просто покончу с собой и все, – крикнула она ему. – Тогда ты пожалеешь, – добавила она, словно сейчас это могло что-то изменить.

Вместо того чтобы разрядить напряженную ситуацию, папа посмотрел сквозь маму, не отвлекаясь от бейсбольного матча. Бросив еще один сердитый взгляд на папу, мать уставилась на меня.

– А ты либо покончишь с собой вместе со мной, либо останешься с этим бессердечным типом, – бросила она, размахивая руками, будто выдвигала ультиматум.

Я просто стояла застыв, ошеломленная предложенным выбором. Когда я ничего не сказала, мама с отвращением покачала головой, выбежала из комнаты и захлопнула за собой дверь, словно завершая сказанное, и это потрясло меня.

– Пожалуйста, папа, – умоляла я. – Пожалуйста, пойдем за ней.

Большую часть времени мама была невидимой для отца – и я тоже. Он продолжал сидеть и смотреть в экран, никак не реагируя на мои слова. Даже в том возрасте я была прирожденным переговорщиком и сделала то, что показалось лучшим на тот момент: побежала следом за мамой.

Мне показалось, что я пробежала несколько миль (но на самом деле всего одну), прежде чем догнала ее. Она стояла на мосту и смотрела на острые камни и ревущую реку внизу. Я буквально чувствовала, как разбивается ее сердце, пусть даже не понимала почему. Я переживала ее эмоции во всех подробностях – всем своим телом. Я не страшилась за себя. Она, кажется, тоже, откровенно говоря. Но я боялась за нее.

Энергия из интенсивной и напряженной стала мирной, и что-то подсказало мне, что с нами ничего не случится. К счастью, ангелы и духи-наставники вмешались, прежде чем разразилась трагедия. Мама каким-то образом отшатнулась назад, подальше от перил моста. Что-то будто заставило ее очнуться, по крайней мере в тот момент.

После этого маму отправили в психиатрическую клинику, но ничто не помогло ей вернуться к жизни. Ни шоковая терапия, ни лекарства, ни психотерапевты. Ни муж, ни дети. Она дожила до шестидесяти восьми лет, но ее психика, аутоиммунное заболевание, слепота и, наконец, проблемы с сердцем так и не дали ей пожить по-настоящему. Не то чтобы она не хотела этого: она просто не понимала происходящего и не знала, как себе помочь.