Елена автоматически взяла деньги, покачала головой и сунула пачку в карман халата:

– Спасибо, но…

– Вот и славно! – Вадим неожиданно подмигнул. – Увидимся завтра, доктор. – Он сделал несколько шагов по коридору, обернулся. – Принесу вам коньяк. Французский.

Елена смутилась от его дерзости и уже готова была сказать ему что-то резкое, как он её опередил.

– Не сердитесь, – он стоял, попадая в коридорный луч света, который золотил его светлые волосы и ресницы, – я совсем не хотел вас обидеть, до завтра.

Злость испарилась, и она чуть не подмигнула ему в ответ, словно принимая игру, мысленно одёрнула себя и пошла в кабинет.

Третья операция отменилась, она могла идти домой. «Несуразный какой-то день, – она потрогала в кармане плотную гербовую бумагу, – чёрт, наверное, не стоило брать деньги. Интересно, там сколько?»

Сколько времени прошло с того момента, как он видел меня? Я стараюсь двигаться сонно и медленно, сегодня снова идёт дождь, судя по грязноватой заоконной сизости, небо затянуто тучами. Окна высоко, и я вижу только квадратики неба.

– Пойду подремлю немного, милый, – говорю дежурную фразу. – Когда ты приедешь, дорогой?

Динамики молчат.

Я беру со стеллажа первую попавшуюся книжку и, позвякивая цепью по ковру, иду в кровать.

Книгой оказывается булгаковская «Белая гвардия», которую я знала почти наизусть. Размеренно перелистывая страницы, я напряжённо вслушиваюсь, ожидая едва уловимого щелчка. Ну же, давай… тебе же нужно что-то делать, работать, есть, спать, давай…

Перед завтраком я как бы случайно набросала поверх одеяла разные вещи, создавая иллюзию хаотичности, и незаметно положила одну из двух подушек под одеяло. Я утыкаю коту под нос Булгакова и, прикрываясь покрывалом, медленно съезжаю под кровать, продолжая прислушиваться. В сердце закрадывается сомнение – может быть, он просто потешается надо мной, позволяя мне валяться под пыльной кроватью и наблюдая, что я буду делать?

А я ничего не делаю. Просто лежу, глядя в деревянные рейки, и… замечаю, что возле изголовья кроватное дно держат три большие металлические скобы.

Мозг мгновенно заработал в ускоренном режиме: если одну скобу отогнуть, выкрутить, распрямить и заточить, получится небольшой ножик, а если заострить – шило. Подтянувшись, я ощупываю скобу со всех сторон – она прикручена к основной кроватной балке двумя болтами сверху и снизу и сидит крепко. Я шарю руками по холодному металлу, моргая в пыльных сумерках, изучая крепления скобы, пробуя на прочность. Я придумаю, я что-нибудь придумаю.

Аккуратно и тихо, под покрывалом, я заползаю обратно в постель, целую в макушку уродливого кота и хватаюсь за Булгакова, как за спасательный круг, пытаясь скрыть улыбку за книгой. Скоба! Кусочек металла, который может стать чем-то острым, чем-то, чем можно проткнуть горло или перерезать артерию.

Могла ли я подумать несколько лет назад, что буду радоваться куску железа больше, чем чему бы то ни было в этой жизни. Передо мной безотчётно всплывает мимолётное полузадушенное воспоминание – я гуляю по Таврическому молодой желтоокой осенью, в воздухе звенящая влага, и небо затянуто тучами…

Нет, не смей! Не думай, не думай, не думай! Стискиваю зубы, усилием воли стирая эту картинку из сознания. Через год после заточения я дала себе обещание – не вспоминать о своей прошлой жизни и особенно о людях в ней, иначе сойду с ума от тоски и боли. И всё время старалась следовать своей клятве, но сейчас… Надежда на свободу кружит голову. И если ещё полчаса назад мне было почти всё равно: наблюдает он за мой или нет, то сейчас мне отчаянно хочется, чтобы мир подкроватья остался только моим, ну пожалуйста, Господи!