– О’Коннел, – представился он.

– …мистер О’Коннел, – закончила я.

– Так вы считаете это проявлением расизма?

Мэдлин попыталась остановить меня, но я ответила, потому что хотела знать, как много ему известно.

– А что это, если не расизм, мистер О’Коннел? Им не нравится мысль, что какая-то грязная полукровка займет трон.

Если он теперь продолжит развивать тему, то будет выглядеть расистом. Репортер из «Чикаго трибюн» не может позволить себе выглядеть расистом.

– Это некрасивое обвинение, – сказал он.

– Да, – согласилась я. – Некрасивое.

Мэдлин вмешалась в наш диалог:

– Нам нужно двигаться дальше. Следующий вопрос.

Она указала на кого-то другого, немного нетерпеливо, но, в общем, она действовала правильно. Нам нужно было сменить тему. Хотя среди других тем были не менее болезненные.

– Правда ли, что полисмена чарами вынудили выстрелить в вас, принцесса Мередит?

Вопрос пришел от мужчины в первом ряду – смутно знакомого, как многие, кто часто мелькает на экране.

Сидхе не лгут. Наш национальный спорт – умение говорить околичностями. В принципе лгать мы можем, но тем самым навлекаем на себя проклятие. Когда-то за ложь изгоняли из волшебной страны. Правильным ответом на вопрос репортера было бы «да», но мне не хотелось так отвечать. Так что я попыталась увильнуть.

– Бросьте вы эту «принцессу», парни. Я три года работала детективом в Лос-Анджелесе и как-то поотвыкла от титулов.

Мне очень хотелось избежать вопроса о том, кто наложил чары на полицейского. Это было частью попытки дворцового переворота. Нам ужасно не хотелось признавать, что вельможа-сидхе заставил одного из охранявших меня полицейских напасть на меня.

Мэдлин превосходно поняла намек и вызвала нового репортера.

– Здесь сегодня настоящий парад бойцов сидхе, прин… Мередит. – Женщина улыбнулась, опустив титул. Я так и думала, что это им понравится. А мне не нужен был титул, чтобы помнить, кто я такая. – Вы увеличили охрану из опасения за свою безопасность?

– Да, – ответила я, и Мэдлин кивнула следующему.

Это был другой репортер, но он вернулся к больному вопросу.

– Что заставило полицейского выстрелить в вас, Мередит? Чары?

Я тянула паузу, пытаясь придумать ответ, но тут Дойл оставил свое место и подошел ко мне. Он наклонился к микрофону, весь словно черная статуя, вырезанная из одного куска мрамора: черный деловой костюм, черная рубашка с высоким воротничком, туфли, даже галстук – все одной и той же невообразимой черноты.

– Можно мне ответить на этот вопрос, принцесса Мередит?

По краям его ушей от мочек до острых верхушек сияли многочисленные серебряные сережки-гвоздики. Вопреки убеждениям всяких там псевдоэльфов с хрящевыми имплантатами в ушах острые уши Дойла выдавали его низкое происхождение, смешанную кровь, как у меня. Длиннющие черные волосы Дойла запросто могли бы скрыть его «уродство», но он почти никогда к такой уловке не прибегал. Сегодня волосы были собраны в обычную его косу. Маленький алмаз в мочке уха блестел прямо у моей щеки.

Почти все его оружие было так же монохромно, как и одежда, так что разглядеть ножи и пистолеты, черные на черном, было нелегко. Он был Мраком королевы, ее убийцей на побегушках больше тысячи лет. А теперь он мой.

Я постаралась удержать на лице такое же непроницаемое выражение, как у Дойла, и не выдать облегчения.

– Прошу, прошу, – сказала я.

Он наклонился к установленному передо мной микрофону.

– Вчерашнее покушение на жизнь принцессы еще расследуется. Прошу прощения, но ряд деталей пока нельзя обсуждать публично. – Его низкий голос резонировал в микрофоне. Я заметила, как некоторые журналистки вздрогнули, и вздрогнули не от страха. До сих пор я не знала, что у него хороший голос для микрофона. Дойл, как и Холод, еще никогда не говорил на микрофон, но его это в отличие от Холода не смущало. Его вообще мало что смущало. Он был Мрак, а мрак нас не боится, это мы боимся мрака.