Усна держал по короткому мечу в обеих руках, направив их в разные стороны: вперед и назад по коридору. Его серые глаза – самая заурядная черта его внешности – настороженно следили за обстановкой, но лицом он все так же тыкался мне в макушку. Он потерся щеками о мои волосы. Проделывая это, он оглядывал коридор, но одновременно он еще и оставлял на мне запаховую метку. Очень по-кошачьи и не вовремя, если б это был человек. Но это был Усна, и я знала, что он заметит каждую мелочь, даже когда трется о мои волосы, пытаясь оставить на мне свой запах.

Я находила его поведение странно успокаивающим. Гален – нет.

– Прекрати, Усна.

Тот издал тихий звук – что-то среднее между рыком и мурлыканьем.

– Ты слишком волнуешься, мой маленький пикси.[10]

– А ты волнуешься недостаточно, мой маленький котик. – Но говоря это, Гален ухмыльнулся. Нам обоим стало немного лучше из-за поддразнивания Усны.

– Тихо, вы оба, – скомандовал Холод. Они заткнулись с несколько пристыженным, но довольным видом. Усна перестал тереться лицом о мои волосы. А значит, он это делал скорее чтобы подразнить Галена, чем чтобы завести меня.

Дойл отсутствовал слишком долго. Если б случилось что-то по-настоящему страшное, Баринтус или Адайр предупредили бы нас, но все же Дойла не было слишком долго. Неестественное спокойствие начало ускользать от меня прочь на маленьких кошачьих лапках тревоги.

В Калифорнии у меня была лицензия на ношение оружия. А еще дипломатический статус, который оправдал бы наличие у меня оружия при любых обстоятельствах, учитывая частоту покушений на мою жизнь. У меня были пистолеты. Но пойти вооруженной на пресс-конференцию Андаис мне не позволила. Я – принцесса, а принцессы не защищаются сами, у них хватает людей, обязанных их защищать. Я находила это утверждение архаичным и недальновидным – и довольно забавным в устах королевы, когда-то почитавшейся как божество битвы. Зажатая между Галеном и Усной, внутри живой стены, образованной остальными стражами, я поклялась себе, что в следующий раз покину свою комнату вооруженной до зубов.

Дойл вернулся. Адайр пропустил его и вновь встал по центру коридора этакой золотой стеной. Я поняла вдруг, что именно этим он и был – стеной плоти и металла, защищавшей меня от смерти. Он назвал меня своим амерадуром: еще одно эхо воспоминаний об отце, потому что отец был последним из сидхе обоих дворов, носившим этот титул. Зваться амерадуром почетней, чем королем, потому что этот титул значит, что твои люди выбрали тебя и последовали за тобой по любви, той любви, которая в битвах связывает мужчин с тех времен, как стоит мир. Клятвы обязывают стража рисковать жизнью за своего патрона – королеву или принцессу, – но титул амерадура означает, что на риск идут с охотой. Он означает, что вернуться из битвы живым, когда твой вождь погиб, – хуже, чем смерть. Позор, который невозможно пережить. Двое из телохранителей моего отца оборвали собственную жизнь от стыда, что позволили своему принцу погибнуть. Пожертвовать жизнью за амерадура – высочайшая честь.

Вид Адайра, такого прямого, такого гордого, готового на смерть, заставил меня задуматься о моем новом титуле. Заставил меня испугаться. Я не хотела, чтобы кто-то умирал за меня. Я этого не стоила. Я – не мой отец и никогда им не стану. Я не могла бы пойти с ними в битву и надеяться выжить. Как я могу быть их амерадуром, если не способна вести их в бой?

На темном лице Дойла ничего было не прочитать. Что бы он ни думал о новой кличке, придуманной мне Адайром, он держал это при себе. Его лицо было настолько непроницаемо, что я могла быть уверена только в одном – немедленная опасность мне не грозит. В остальном же выражение его лица могло значить что угодно. Мне хотелось наорать на него, только бы узнать, что он чувствует, но он заговорил раньше, чем я сорвалась.