Все. Успел! Волна хоть и достала, но это уже был каскад брызг и остатки обессилевшей кипящей воды. Ура, мы на берегу. Осматриваюсь. Неужели это я был в море: на плавках, на руках и почти везде висели прилипшие нити водорослей и песок. Как здорово, что я наголо постригся.

А вот на Настю нельзя было смотреть без смеха. Это уже не просто «упала с сеновала». Ее длинные косы расплелись (а я предупреждал), и волосы были переплетены водорослями разной длины.

Настя еще не осознавала своего положения и с восторженными криками бегала встречать прибойную волну. Два раза волна сбивала ее с ног, а может, просто она запуталась в живом прибрежном песке, но она вскакивала и с хохотом и выкриками бегала по берегу.

Ближе к вечеру мы подогрели воды и в больших алюминиевых тазах мыли головы. Мне что, я сразу вымыл, а вот Настя мучилась. После каждого окунания в таз с головы трава смывается и смывается. Пятый раз ее мыли и все равно из волос трава торчит. А гребешок-то не лезет, не чешет. Надоело нам чесать, да и сумерки уже. Закрутили волосы, зафиксировали крабом, переоделись и на набережную.

А там каждое кафе, каждый бар старается перекричать, перешуметь, перепеть и все в неоновых огнях светит и мерцает. Зашли в «Солоху», перекусили, идем дальше мороженное лижем.

Смотрим карусели разные вертятся. А Настя – «на такой каталась, на такой вертелась. Во! На такой хочу». А от той карусели крик и визг такой, что хоть и не подходи. От такого визга Настя присмирела. Стоит молча наблюдает. Потом через какое-то время говорит:

– Деда, может попробуем?

– Иди, садись и вертись!

– А давай вместе.

– А я причем?

– Мне одной страшно

– А мне и вдвоем страшно!

– Ну, давай! А? Так хочется на карусели покататься.

Купили билеты, сели в капсулу. Нас накрыли какой-то рамой. Понимая, что народ просто так зря кричать не будет, я уперся ногами в дно, а руками ухватился за прутья и трубы капсулы.

Сначала было медленное горизонтальное вращение, и все улыбались и махали руками. Прощались. Потом скорость вращения стала увеличиваться, а плоскость вращения стала наклоняться.

Когда угол наклона составил 40—50 градусов, раздались первые вскрики и повизгивания. А наклон увеличивался и скорость вращения росла. И вот уже нет криков восторга, а был сплошной визг и крик. Особенно хорошо воспринимались высокие тона.

А мы молчали. Я скосил глаза на Настю. Она сосредоточенно, прищурив глаза, смотрела в одну точку, сжимая руками трубы капсулы.

Я видел, как с громадной скоростью лечу лицом на бетон, а затем через мгновенье перед глазами мелькали звезды. Нас вращало, крутило и на меня то летела земля, то я улетал к звездам. Мы вертелись уже в вертикальной плоскости на колесе метров двадцать. Что-то в нашей капсуле стало противно скрипеть.

Вдруг капсула оторвется. Если в бетон врежемся, то сразу финита. А если в море бросит? Нет, не долетим, в песок попадем. Тоже заиграет оркестр! Вот зараза! Скрипит и скрипит!

И все то небо, то бетон, то луна, то люди. Люди сливаются в одну полоску. И не видно, они рады за нас или просто глядят с любопытством. Может, кто-то и завидует. Вот бы их сюда. И все то небо, то бетон.

Смотрю на Настю, а она вжалась, растеклась по дну капсулы и молчит, сжав руками трубы. Все кругом кричат и визжат, а мы вертимся и скрипим. Вот скорость стала уменьшаться, и угол наклона тоже. Все, уже горизонтально вращаемся. Остановились. Мы смотрим друг на друга и улыбаемся. Как будто на другую планету прилетели и нас встречают.

– Ну, как, Настя, тебе не страшно было?

– Не, не страшно.

– Странно, все так орали кругом, радовались, а ты молчала.