Однако минуты через две, а то и меньше, он позабыл обо всех своих бедах. Не потому, что его беды были для него хоть на йоту менее тяжелы и горьки, чем беды, наваливающиеся порой на обычных взрослых людей, а потому, что новый и ещё более сильный интерес смёл их и на время вытеснил из сознания – точно так же, как старые человеческие несчастья забываются по мере поступления новых бед. Этот новый интерес заключался в открытии ценной новинки – нового вида свиста, который он только что почерпнул у одного негра, и теперь Том очень страдал, не имея возможности потренироваться в свисте без чьих-то помех. Особенность свиста заключалась в своеобразном птичьем подголоске, в какой-то жидкой, тонкой трели, производимой прикосновением языка к нёбу через короткие промежутки времени прямо посреди мелодии, читатель наверняка помнит, как всё это делается, если ему повезло быть мальчиком. Усердие и вдохновение вскоре принесли свои результаты, и он зашагал по улице с губами, исполненными божественной гармонии, и душой, полной благости и смирения. Он чувствовал себя так, как чувствует себя астроном, открывший новую планету – но без сомнения, затей они соревноваться в этом, более сильное, глубокое и чистое удовлетворение почти наверняка получил бы маленький мальчик, а не за старый, замшелый астрономом.

Летние вечера такие тягучие. Было ещё светло. Вдруг Том перестал свистеть. Перед ним стоял незнакомец – мальчик чуть крупнее его. Новоприбывший любого возраста и пола всегда вызывал острое, непреодолимое любопытство в бедной захудалой деревушке, которая почему-то носила гордое название – город СанктЪ-ПетербургЪ. Этот мальчик тоже был очень хорошо одет – очень хорошо одет – и это в будний день! Это было просто поразительно! Его фуражка была изящной и новой, очень дорогой и качественной вещицей, застёгнутая на все пуговицы синяя суконная курточка тоже блистала новизной и была такой ужасно аккуратной, как, впрочем, и панталоны. Он был в новеньких башмаках – а ведь сегодня была только пятница! На нём был даже галстук – яркая красная ленточка на шее. У него был отвратительно городской вид – прикид модного городского пижона, и осознание этого мгновенно разъело все жизненные силы Тома. Одновременно это разъярило его. Чем больше Том разглядывал это овеществлённое великолепие, это омерзительное чудо, тем выше он задирал нос при воспоминании о своём собственном наряде, и чем более сиял наряд его визави, тем более убогим и жалким казался ему его собственный вид. Ни один из мальчиков не произносил ни слова. Если один двигался, другой вторил ему, но всё только боком, по кругу, они всё время стояли лицом к лицу и пристально вперивались в глаза друг другу. Наконец Том сказал:

– Я тебя вздую!

– Посмотрим! Попробуй вздуть!

– А вот и вздую!

– Ни черта у тебя не выйдет! Не вздуешь!

– Да нет, вздую!

– Не вздуешь!

– Вздую!

– Не получится! Не вздуешь! А ты попробуй!

– И попробую!

– Давай! Попробуй! И не вздуешь!

Неловкая пауза.

Потом Том и говорит:

– Как тебя звать?

– Не твоё дело!

– Я покажу тебе, чьё это дело!

– А ну попробуй!

– Если ты не заткнёшься, я тебя вздую!

– Не болтай много! Ну же! Давай!

– О, я вижу, ты считаешь себя чересчур умным, не так ли? Я мог бы свалить тебя одной правой, а левую привязать за спиной, если бы захотел!

– А почему бы тебе не захотеть? Ты ведь говоришь, что можешь меня вздуть? Вздуй!

– Ну, я так и сделаю, если ты будешь валять со мной дурака!

– О да! Насмотрелся я на таких расфуфыренных страусов!

– Умник! Ты думаешь, что теперь ты король, не так ли? О, какая у него шляпа!

– Возьми-ка мою шляпу, если она тебе нравится! Я тебя мигом укорочу – и любого, кто осмелится, он будет лизать яйца!