Как потерянная, бродила Осень по Дворцу времени, где по вечерам в зловещей тишине коридоров шептались тени, холодные змеи слухов скользили по лестницам, просачивались в замочные скважины дверей и расползались по темным углам.
– К Разлуке ушел… И то сказать, такие хрустальные хоромы…
Но Осень словно оглохла.
Ей подкинули записку, что Королевич живет за дальними далями, за высокими горами, в Хрустальном замке Разлуки, а по ночам ее ложе греет.
Осень прочитала, вспыхнула и в клочья порвала записку:
– Не верю!
Старик-отец, простуженный Октябрь, узнав о несчастье дочери, чуть не слег.
И тогда Осень сама отправилась в путь. Она шла, не разбирая дороги, через березовые рощи и сосновые перелески, луга и равнины, и ночлегом ей служила лишь охапка пожелтевших листьев или одинокий стог сена. Порой она долго не могла уснуть, глядя на звезды или прислушиваясь к шороху дождя.
А утром ее встречали серый глухой рассвет, предутренняя дрожь деревьев, лужи и небо за заколоченными ставнями мира, которые некому открыть. И как стенало сердце Осени от этих влажных, продрогших утренников!
Холод терзал ее, тоска иссушала сердце, но она продолжала идти. Ведь любящий живет только одной минутой – минутой встречи – и готов заплатить за эту минуту своей жизнью!
Улетающие лебеди уносили на крыльях ее надежду, и златокудрые Клены бессильно протягивали к ней свои ветви, показывая, что и у них ничего не осталось, все потеряно, и вернуть невозможно. Верните! Верните…
Осень бросалась к Ветру, но тот, сторонясь ее безумных глаз, ускользал прочь.
И тогда она шла, шла и шла, и, казалось, не будет конца ее пути.
Но синие горы, словно стена, преградили ей путь. Она попыталась преодолеть их, но чуть не погибла в бездонном ущелье.
И тогда Осень повернула обратно.
Худая и бледная, она предстала перед отцом: что произошло с ней?! Несчастный Октябрь, глядя на дочь, сходил с ума от горя. Кто-то заходил к нему в кабинет, кто-то подносил на подпись бумаги, и старик слепой рукой ставил под ними подпись.
Но мрачные тучи слухов сгущались, глухо ворчали и молодой секретарь, претендующий на место старика, с каждым днем обращался с ним все небрежнее.
Наконец Октябрь решился и отправился с прошением к самому Владыке, но получил отказ.
– Родная моя… доченька… – потерянно бормотал старик, возвращаясь обратно и натыкаясь на все углы и двери.
Но вскоре румяный Ноябрь вступил в должность – и старика отправили на покой.
глава 2
Ранним утром «Леда» вышла в открытое море, и голубой флаг, уныло пофыркивающий всю ночь, теперь трепетал и рвался вперед, указывая ей путь. «Леда» смотрела, как тают небесные золотинки, и думалось ей, быть может, о неведомых морях и таинственных океанах. И в этот предрассветный час, глядя на изящный изгиб ее лебединой шеи, хотелось верить, что коралловый трезубец Посейдона и Великое братство семижильных вихрей минуют ее.
Фланелевая синева неба поблекла, и вскоре из-за кулис показалась Царевна Солнышко. С недоумением оглядевшись вокруг, конопатая засоня зачерпнула ладошками воду и, плеснув себе в мордашку, тоненько взвизгнула. Щеки ее тут же зарумянились, а в глазах появились игривые огоньки.
Путешественники занимались своими делами: Бобо, простоявший у штурвала все утро, теперь зафиксировал его и отправился измерять лаглинем скорость «Леды», а Нук хлопотал возле кофейника.
– Девятый час, – спохватился профессор, глянув на будильник, – пора будить Барсеньку.
Нук повернулся к каюте тигренка, возле которой уже висел на шнуре Серебряный колокольчик, а на дверях красовался новый почтовый ящик, но в это мгновение дверь с треском распахнулась, и взъерошенный полосатый крошка пулей промчался под ногами профессора. Юный художник оббежал палубу, вернулся и резко остановился возле профессора.