Мейстер Гериот не обратил внимания на этот намек и не двинулся с места, однако по смущенному выражению его лица можно было догадаться, что он хотел еще что-то сказать, но не знал, как приступить к делу. Наконец он промолвил с недоверчивой улыбкой:

– Вам повезло, милорд; вы очень быстро справились со своим делом во дворце. От вашей разговорчивой хозяйки я узнал, что вы только две недели как приехали в наш город. Обычно проходят месяцы и годы, прежде чем просителю удается распрощаться с дворцом.

– Мое дело, – сказал лорд Найджел решительным тоном, желая показать, что он не намерен продолжать беседу, – окончательно улажено.

Мейстер Гериот все еще не двигался с места; его искреннее добродушие и почтительные манеры лишали лорда Найджела возможности более ясно выразить свое желание остаться одному.

– Ваша светлость все еще не имели времени, – сказал горожанин, не оставляя попыток поддержать разговор, – для посещения увеселительных мест – театров и других развлечений, столь любезных сердцу молодежи. Но я вижу в руках вашей светлости одно из тех недавно выдуманных описаний пьес[29], которыми в последнее время оделяют всех прохожих. Позвольте спросить, что это за пьеса?

– О! Это хорошо известная пьеса, – сказал лорд Найджел, с раздражением бросая на пол указ, который он до сих пор нетерпеливо мял в руках, – отличная и всеми признанная пьеса – «Новый способ платить старые долги»{71}.

Мейстер Гериот нагнулся со словами: «Ах! Мой старый знакомый Филипп Мессинджер», – но, развернув бумагу и пробежав глазами ее содержание, он с удивлением взглянул на лорда Найджела и сказал:

– Надеюсь, ваша светлость не думает, что этот запрет может распространяться на вас лично или на ваши притязания?

– Я и сам не хотел этому верить, – промолвил молодой лорд, – но это так. Его величество, чтобы уж раз навсегда покончить с моим делом, соблаговолил послать мне этот указ в ответ на почтительное прошение об уплате крупного займа, предоставленного моим отцом для государственных нужд в трудные для короля времена.

– Непостижимо! – воскликнул горожанин. – Совершенно непостижимо! Если король мог забыть, чем он обязан вашему покойному батюшке, он все же не пожелал бы, я бы даже сказал – не посмел бы, проявить столь вопиющую несправедливость к памяти такого человека, как ваш отец, который умер телесной смертью, но еще долго будет жить в памяти шотландского народа.

– Я склонен был бы разделить ваше мнение, – ответил лорд Найджел тем же тоном, – но действительность сильнее нас.

– Каково было содержание этого прошения? – спросил Гериот. – И кто вручил его королю? Уж, наверно, там было что-нибудь необычайное или…

– Вот черновик, – сказал молодой лорд, вынимая его из небольшой дорожной шкатулки. – Юридическую часть составил мой адвокат в Шотландии, рассудительный человек, весьма искушенный в подобных делах; все остальное написал я сам, как мне кажется, с подобающей почтительностью и скромностью.

Мейстер Гериот бросил беглый взгляд на черновик.

– Трудно представить себе более умеренные и почтительные слова, – сказал он. – Неужели король мог с презрением отвергнуть это ходатайство?

– Он бросил его на землю, – сказал лорд Гленварлох, – и в ответ на него прислал мне указ, поставив меня на одну доску с бедняками и нищими из Шотландии, позорящими его двор в глазах гордых англичан, – вот и все. Если бы мой отец не помог ему сердцем, мечом и кошельком, быть может, он никогда бы не увидел английского престола.

– Но кто вручил королю это прошение, милорд? – спросил Гериот. – Неприязнь к посланцу иной раз переносится на послание.