– Триста долларов – это уйма денег. Хорошо бы, они достались моей матери! А ваш муж поедет туда нынче ночью?

– Ну а как же! Он пошел в город вместе с тем соседом, про которого я говорила, за лодкой и за вторым ружьем, если удастся у кого-нибудь достать. Они поедут после полуночи.

– А может, будет лучше видно, если они подождут до утра?

– Еще бы не лучше! И негру тоже будет лучше видно. После полуночи он, верно, заснет, а они прокрадутся в лес и в темноте сразу увидят костер, если негр его развел.

– Я об этом не подумала.

Женщина все так же странно смотрела на меня, и мне сделалось очень не по себе. Потом она спросила:

– Как, ты сказала, тебя зовут, деточка?

– М-мери Вильямс.

Кажется, в первый раз я сказал не «Мери», а как-то по-другому, так что я не смотрел на нее; я, кажется, сказал «Сара». Она меня вроде как приперла к стене, и по глазам это, должно быть, было видно, – вот я и боялся на нее взглянуть. Мне хотелось, чтоб она еще что-нибудь сказала: чем дольше она молчала, тем хуже я себя чувствовал.

Вдруг она и говорит:

– Деточка, по-моему, ты сначала сказала «Сара», когда вошла.

– Да, верно: Сара Мери Вильямс. Мое первое имя Сара. Одни зовут меня Сара, а другие – Мери.

– Ах, вот как!

– Да, мэм.

Теперь мне стало легче, но все-таки хотелось удрать. Взглянуть на нее я не решался.

Ну, тут она начала говорить, какие нынче тяжелые времена, и как им с мужем плохо живется, и что крысы обнаглели и разгуливают по всему дому, словно они тут хозяева, и еще много рассказывала, так что мне совсем полегчало. Насчет крыс это она верно сказала. Одна то и дело высовывала нос из дыры в углу. Женщина сказала, что она нарочно держит под рукой всякие вещи, чтобы бросать в крыс, когда остается одна, а то они ей покоя не дают. Она показала мне свинцовую полосу, скрученную узлом, заметив, что вообще-то она попадает метко, только на днях вывихнула руку и не знает, попадет ли теперь. Выждав случай, она швырнула этой штукой в крысу, но не попала и охнула – так больно ей было. Потом попросила меня швырнуть, если крыса высунется еще раз. Мне хотелось поскорей уйти, пока старик не вернулся, но, конечно, я и виду не подавал. Я взял эту штуку и, как только крыса высунулась, нацелился и швырнул – и если бы крыса сидела на месте, так ей бы не поздоровилось. Женщина сказала, что удар замечательный и что в следующий раз я непременно попаду. Она встала и принесла обратно свинец, а потом взяла моток пряжи и попросила, чтобы я ей помог размотать. Я расставил руки, она надела на них пряжу, а сама все рассказывает про свои дела. Вдруг она прервала рассказ и говорит:

– Ты поглядывай за крысами. Лучше держи свинец на коленях, чтобы был под рукой.

И она тут же бросила мне свинец; я раздвинул колени и поймал его.

А она все говорила; но прошло не больше минуты, как она сняла пряжу у меня с рук, поглядела мне в глаза прямо и очень ласково и говорит:

– Ну так как же тебя зовут по-настоящему?

– Т-то есть как это?

– Как тебя по-настоящему зовут? Билл, Том, или Боб, или еще как-нибудь?

Меня даже в дрожь бросило, я прямо не знал, как мне быть. Однако я сказал:

– Пожалуйста, не смейтесь над бедной девочкой! Если я вам мешаю, то…

– Ничего подобного. Сядь на место и сиди. Я тебя не обижу и никому про тебя не скажу. Ты только доверься мне, открой свой секрет. Я тебя не выдам; мало того: я тебе помогу. И мой старик поможет, если надо. Ты ведь, должно быть, беглый подмастерье, только и всего. Это ничего не значит. Что ж тут такого! С тобой обращались плохо, вот ты и удрал. Бог с тобой, сынок, я про тебя не скажу никому. Ну а теперь выкладывай мне все, будь умником.