Джим сказал, что если мы спрячем челнок в укромном месте и перетаскаем все пожитки в пещеру, то сможем прятаться здесь, когда кто-нибудь переправится на остров, и без собак нас нипочем не найти. А кроме того, птенцы недаром предсказывали дождь, так неужели я хочу, чтобы все промокло?

Мы вернулись обратно, взяли челнок, подплыли поближе к пещере и перетаскали туда все наши вещи. Потом отыскали такое место, где можно было спрятать челнок под густыми ивами. Мы сняли несколько рыб с крючков, опять закинули удочки и пошли готовить обед.

Вход в пещеру был такой широкий, что можно было бы вкатить бочонок; с одной стороны входа пол немножко приподнимался, и там было ровное место, очень удобное для очага. Мы развели там огонь и сварили обед.

Мы расстелили одеяла прямо на полу, уселись и пообедали. Все остальные вещи мы разместили в глубине пещеры, так, чтобы они были под рукой. Скоро потемнело, начала сверкать молния, загремел гром; значит, птицы-то оказались правы. Сейчас же полил и дождь, сильный, как из ведра, а такого ветра я еще никогда не видывал. Это была самая настоящая летняя гроза. Стало так темно, что снаружи все казалось черно-синим и очень красивым; а дождь лил так сильно, что деревья чуть подальше виднелись смутно и как будто сквозь паутину; а то вдруг налетит вихрь, пригнет деревья и вывернет листья светлой стороной наизнанку, а после того поднимется такой здоровый ветер, что деревья машут ветвями как бешеные; а когда тьма делалась всего черней и гуще, вдруг – фсс! – и становилось светло как днем; становилось видно на сотню шагов дальше прежнего, как гнутся на ветру верхушки деревьев; а через секунду опять делалось темно, как в пропасти, и со страшной силой грохотал гром, а потом раскатывался по небу все ниже, ниже, словно пустые бочки по лестнице, – знаете, когда лестница длинная, а бочки сильно подскакивают.

– Вот это здорово, Джим! – сказал я. – Я бы никогда отсюда не ушел. Дай-ка мне еще кусок рыбы да горячую лепешку.

– Ну вот видишь, а без Джима не был бы ты здесь. Сидел бы ты в лесу без обеда и еще промок бы до костей. Да-да, сынок! Куры уж знают, когда дождик пойдет, и птицы в лесу тоже…

Дней десять или двенадцать река все поднималась и поднималась и наконец вышла из берегов. В низинах остров залило водой на три-четыре фута, и иллинойсский берег тоже. По эту сторону острова река стала шире на много миль, а миссурийская сторона как была, так и осталась в полмили шириной, потому что миссурийский берег – это сплошная стена утесов.

Днем мы ездили по всему острову на челноке. В глубине леса было очень прохладно и тенисто, даже когда солнце жарило вовсю. Мы с трудом пробирались между деревьями, а местами дикий виноград заплел все так густо, что приходилось подаваться назад и искать другую дорогу. Ну, и на каждом поваленном дереве сидели кролики, змеи и прочая живность; а после того как вода простояла день-другой, они от голода сделались такие смирные, что подъезжай и прямо бери их руками кто хочет; только, конечно, не змеи и не черепахи – эти соскакивали в воду. На горе, где была наша пещера, они кишмя кишели. Если бы мы захотели, то могли бы завести себе сколько угодно ручных зверей.

Как-то вечером мы выловили небольшое звено от плота – хорошие сосновые доски. Звено было в двенадцать футов шириной и в пятнадцать-шестнадцать футов длиной, а над водой выдавался дюймов на шесть, на семь прочный ровный настил. Иной раз мы видели днем, как мимо проплывали бревна, только не ловили их: при дневном свете мы носу не показывали из пещеры.

В другой раз ночью перед самым рассветом мы плыли к верхнему концу острова и вдруг видим – с западной стороны плывет целый дом. Дом был двухэтажный и здорово накренился. Мы подъехали и забрались в него – влезли в окно верхнего этажа. Но было еще совсем темно, ничего не видно; тогда мы вылезли, привязали челнок и сели дожидаться, пока рассветет.