– Точно так же ты говорил, что совсем не умеешь рисовать, – заметил Кнепс.

Прошло несколько дней; наконец учитель сказал главному наставнику, что я изобразил в карикатуре его и м-с Бетли – матрону. Это было вечером; я уже лежал в постели. Домине изумился и не поверил. Кнепс объявил, что на следующее утро в классе сам уличит меня, и прибавил, что я хитрый, негодный, хотя и очень способный мальчик.

На следующее утро матрона не пошутила со мной; Домине не заметил моего поклона, но, полагая, что он воспарил к Эвклиду, я не обратил на это внимания. Когда мы, воспитанники, собрались в классе, Домине вошел с торжественным видом, а за ним и Кнепс, который остановился подле кафедры главного наставника. Добиензис развернул свой большой носовой платок, шумно высморкался и сказал:

– Джейкоб Фейтфул, подойди. Я повиновался.

– Мистер Кнепс говорит, что ты рисуешь карикатуры, делая меня смешным в глазах школы, меня, твоего учителя. О Джейкоб, говоря словами Цезаря, скажу: «Et tu, Brute!»[7] Сознаюсь, я имел право ожидать иного. Ты понимаешь меня, Джейкоб? Виноват ты или нет?

– Не виноват, сэр, – ответил я.

– Он говорит, что не виноват, мистер Кнепс; мистер Кнепс, попробуй подтвердить твое обвинение.

Учитель принес рисунки.

– Вот карикатура, – заметил Кнепс, – которая доказывает, что Джейкоб Фейтфул нарисовал их все. Вы видите, сэр, что все они набросаны одной и той же рукой. Листок, о котором я говорю, в смешном виде изображает вас и миссис Бетли. Кто, кроме Джейкоба Фейтфул а, знал, что в вашем кабинете догорела свеча? Но, сэр, – продолжал он, – имеются еще более убедительные доказательства. Взгляните на картинку, изображающую ваше лицо. Видите подпись, сделанную его собственной рукой? Я тотчас же узнал этот почерк и, проглядев его Корнелия Непота, заметил, что первый белый листок вырван. Вот книга, сэр, заметьте, как белая страница хорошо прилегает к остаткам бумаги в книге.

– Вижу, и мне очень грустно, – сказал Домине. – Джейкоб Фейтфул, ты уличен в неуважении и лжи. Нужно приступить к наказанию.

– О сэр, неужели вы не позволите мне оправдаться? – ответил я. – Неужели меня высекут, не выслушав меня?

– Это было бы несправедливо, – возразил Домине. – Но как ты можешь защитить себя?

– Позволите ли вы мне взглянуть на карикатуры? – спросил я.

Домине молча передал мне рисунки, и я с первого же взгляда узнал в них карикатуры Барнеби. Ободренный, я смело сказал:

– Это рисунки Барнеби Брейсгирдла, сэр, а не мои. Никогда в жизни не нарисовал я ни одной карикатуры.

– Так точно ты уверял, что и рисовать не можешь, Джейкоб Фейтфул, а потом доказал противное. Но, уверяю тебя, я от всей души желал бы, чтобы ты оказался невиновным.

– Не угодно ли вам спросить мистера Кнепса, кто и когда дал ему рисунки. Их очень много, – сказал я.

– Мистер Кнепс, ответь на вопрос Джейкоба Фейтфула, – предложил Домине.

– В течение последнего месяца мне их в различное время приносили различные мальчики, – был ответ.

По моей просьбе Кнепс указал мальчиков, приносивших карикатуры.

– А Барнеби Брейсгирдл не давал вам ни одного листка, мистер Кнепс? – спросил я, заметив, что он не назвал Барнеби.

– Нет, – ответил Кнепс.

– Относясь с уважением к моему Непоту, я написал свое имя в тот день, когда вы мне дали эту книгу, но слово «fecit» и карикатура на вас начертаны не мной.

– Ты ничего не доказал, Джейкоб, – возразил Домине.