Где и когда Ванслиперкен подобрал своего возлюбленного Снарлейиоу, это оставалось для всех неразъясненной тайной. Говорили, что эта собака появилась на куттере каким-то сверхъестественным образом, и все относились к ней с каким-то суеверным страхом.

Так как несколько времени тому назад на судне было возмущение, и экипаж решился даже прибегнуть к явному насилию над особой командира, сделав попытку ворваться ночью в его каюту, то весьма вероятно, что у лейтенанта явилась мысль, что верный страж в образе собаки был бы весьма полезен в его обстановке, и, как только представился случай, обзавелся таковым. Весь запас нежных чувств и привязанности, какой только таился в его черствой душе, без всякого сомнения, сосредоточивался у него на этом отвратительном животном; после любви к деньгам и наживе любовь к Снарлейиоу занимала первое место в сердце Ванслиперкена.

Что же касается злополучного Костлявого, то, скитаясь по свету бесприютным сиротой, бедняга голодал до поступления своего на куттер «Юнгфрау» и продолжал голодать точно так же и находясь на нем. Всю его порцию или почти всю съедала собака командира, а ему оставалось питаться доброхотными пожертвованиями сердобольных товарищей, собирая по крохам то тут, то там.

Теперь вернемся к прерванному рассказу.

Лейтенант Ванслиперкен расхаживал на капитанском мостике, а люди экипажа, окончив свой завтрак, слонялись по палубе от нечего делать. Они выжидали возвращения двух шлюпок, которые были высланы еще с вечера. Ванслиперкен за целый час не проронил ни слова. Сначала его мысли были заняты вдовой Вандерслуш, затем перескочили на Костлявого, и он стал размышлять, какое бы придумать для него наказание, достойное его злодеяний, когда один из вахтенных матросов крикнул, что лодки впереди, и тем самым прервал размышления командира.

– Далеко? Как они идут, на парусах или на веслах?

– На веслах, сэр, мы идем прямо на них!

Но командир был не в добром настроении и потому приказал положить судно на дрейф.

– Я полагаю, что люди там достаточно надсажались всю ночь! Можно бы и пожалеть их и подойти к ним поближе! – проговорил Янсен, который только что сменился с очереди у руля, обращаясь к Обадиа Коблю, стоявшему подле него.

– Я тоже так думаю, но все равно нам шквала не миновать, дьявол поставит на своем!

– Черт побери! – отозвался Янсен, глядя на Бичи-Хэд и угрюмо качая головой.

– Ну, что еще, старый шнапс?[5] – спросил Кобль.

– Шнапс! Да, черт побери, шнапс! Я теперь думаю о том, как французы разгромили здесь нас, голландцев, когда вы, англичане, не хотели драться!

– Подумай о том, что ты говоришь, старая плетка! Не захотели драться! Да когда же это мы не захотели драться?

– Да здесь! Видит Бог, вы, англичане, все тогда позапрятались, и ни один не подошел к нам на помощь!

– Так мы не могли поступить иначе!

– Баа! – презрительно уронил Янсен, говоривший о сражении под Бичи-Хэдом в 1690 г. и о поражении союзного голландско-английского флота французами.

– Мы не захотели драться! – сердито продолжал Кобль. А что ты скажешь о Хоге?

– Там вы показали себя молодцами, я ничего не говорю!

– А хочешь ли, я тебе скажу, почему мы себя там показали молодцами, хочешь? Потому что нам не помогали голландцы!

– А я тебе скажу, что мы тогда потерпели поражение только потому, что вы не захотели в нужный момент дать нам подкрепления, вот что! – И Обадиа переправил свою жвачку за правую щеку, а Янсен за левую. На этом разговор и закончился. Такого рода споры и попреки постоянно возобновлялись между ними и вообще между моряками голландцами и англичанами. Но дело редко доходило до чего-нибудь более крупного, чем слова, а между Коблем и Янсеном и подавно, так как они были большие друзья.