Хочу заметить, что несмотря на все предыдущие войны с Россией, Турция после нашей революции приняла очень много беженцев. Те, кто бежал через Крым, Новороссийск, Одессу, попадали сперва в Турцию. Многие там и остались, хотя кто-то в 30-е годы поехал дальше: в Америку, Австралию, Канаду. Такую лояльность к русским я считаю заслугой именно Ататюрка. Его не стало, и отношение к иностранцам постепенно изменилось, как, впрочем, и вся страна. Его последователи не преуспели в продолжении его миссии, политика страны стала радикальной…

Тогда, в Стамбуле, я впервые встретил своих соотечественников не из числа эмигрантов. Это было в обувном магазине «Адмирал», неподалеку от российского консульства. Двое незнакомых мужчин выбирали обувь и разговаривали по-русски. Не знаю, что именно навело меня на эту мысль, но я громко спросил своего отца: «Папа, смотри – это большевики?» Папа просто увел меня из магазина, но направленные на нас пристальные взгляды я помню до сих пор. Мне было лет 5, значит, это произошло в 1937 г.

Кстати, именно в этом году папу арестовали на двое суток, обвинив в шпионаже в пользу Советского Союза. Абсурднее обвинение придумать было нельзя! К счастью, довольно быстро выяснилось, что папа не тот, кто был нужен полиции: им поступили сведения на советского шпиона по фамилии Козловский, но это был всего лишь однофамилец. Поэтому папу довольно быстро выпустили.

Другое мое отчетливое воспоминание о турецкой школе связано с «национальным вопросом». Мы все там были представителями разных конфессий: католики, православные, мусульмане, евреи. В нашем классе был мальчик Иван Шик, чешский еврей. У него была ярко выраженная семитская внешность, к тому же он был слишком хорошенький, поэтому его часто задирали. Дети, как известно, часто бывают жестокими и дразнят тех, у кого другой цвет кожи или еще что-то не так, как у большинства. Однажды во время перемены к этому Ивану пристали три мальчика постарше: грек, мальтиец и кто-то еще. А я его защищал. И нас, скажем так, слегка поколотили. Так с ранних лет я стал интернационалистом и оставался им потом всю жизнь.

В Турции родители начали собирать русский антиквариат, точнее то, что сейчас стало антиквариатом. Тогда все это за бесценок продавали эмигранты или люди, к которым эти вещи попали случайно. У меня хранится одна такая реликвия, икона Св. Владимира работы Фаберже. Вещь редкая, потому что Фаберже вообще мало делал икон. Папа купил ее в Турции у какого-то дворянина, который был без копейки, кажется, за 60 фунтов. Я очень дорожу этой иконой, это настоящая жемчужина моей коллекции.

С грустью признаю, что не все эмигранты жили столь же благополучно, как мои родители. Очень многие, к сожалению, не смогли устроиться в новой жизни, а некоторые не очень-то и хотели. Родители рассказывали, что среди их знакомых в Египте были и такие, кто даже не распаковывал чемоданы, надеясь, что вот-вот в России «всю эту революцию отменят», все станет, как встарь, и они смогут вернуться. Так они и жили в этих иллюзиях годами, а жизнь шла, и уже давно было понятно, что Советская власть надолго, если не навсегда. Папа сразу как-то всё понял и решил для себя, что «эта страница перевернута», прежняя жизнь не вернется, надо устраиваться в новой. Он это потом не раз повторял, когда жизненные обстоятельства менялись и требовали новых решений. Это был его жизненный принцип: не цепляться за прошлое, думать о сегодняшнем дне и перспективе. Наверное, это и помогло ему выстоять морально, полностью встроиться в новую жизнь и преуспеть в делах. Через дядю отец приобрел обширные связи теперь уже в турецком табачном бизнесе, эти знакомства ему потом очень помогли, когда стало понятно, что и турецкая земля не окончательное наше пристанище. Едва мы наладили нашу жизнь и начали жить относительно беззаботно, как нам снова пришлось проститься с покоем.