– Ты же парень хороший, не похабный и, видать, женщин не знал.

Когда узнала, что Цукану двадцать три года, тихонечко рассмеялась чему-то своему, женскому и стала ласкать так, как не ласкала даже Настена, приговаривая: «Да ты просто большой ребенок, поцелуй меня крепко-крепко…»

Когда Цукан проснулся, Алены рядом не было. Поначалу не мог понять, сон это или явь. Долго лежал, вглядываясь в дощатый потолок. Шумно с притопыванием и похлопыванием ввалились в хату Хабибов и Ягин. Прищепа им тут же доложил про Алену. И пошло-поехало: скромняга, а таку гарну дивчину отхватил. Следом Ягин заявляет, что ночуем сегодня здесь, может быть, и завтра.

Цукан выскочил из боковушки полуодетый со своим: вы что с ума сошли! Ехать нужно. Они смеются в ответ.

– В окно Аркадий посмотри, там метель страшенная. Не переживай, всё будет в порядке. У нас законное оправдание – метель прихватила.

Перед обедом Алена пришла в белом праздничном платочке. Стала звать в гости. Цукану неловко и стыдно. А она тянет за рукав, говорит, я так тебя нахваливала деду с бабкой, они непременно хотят повидаться. Попросил у ребят кусок мыла и соли в узелок. Пошли. На улице крутит снег во все стороны. Метель бушует. Благо, что идти недалеко.

Избешка маленькая, темная. Окна снегом заметены. Подал бабушке соль и мыло, так у нее аж слезы выступили. Дед с головой снежно-белой, с казачьими усами, поджарый, как гончая, спустился с печи, покряхтывая и тяжело вздыхая. Повел разговор про трудные времена, но больше о председателе колхоза, который никому житья не дает. А сам глазами ощупывает, всматривается.

Цукан первую скованность прогнал, разговор поддержал, кое-что про фронт рассказал, про свое отделение водительское. Дед сразу оживился. Ему давно наскучило, а тут человек свежий. Часа два он теребил вопросами. Потом отпустил и напоследок перекрестил в дверях.

Возле хаты, где разместилось отделение, его догнала Алена с веселым говорком: «Ты так понравился, что дед с бабушкой разрешили уйти в гости хоть на всю ночь». Смеется, радостно теребит. В темных сенцах прильнула, ластится. «Странная штука жизнь, – подумал Цукан, – рядом такая красавица, а я как валенок снулый. На сердце кошки скребут и вспоминается Настена».

Когда метель затихла, стали собираться и выезжать. Легко сказать, да трудно выполнить. Село стояло в стороне от основной трассы. К отъезду собрались все «зрители». Уговаривали приехать еще, солдаты конечно же обещали, обнимали женщин, заглядывали друг другу в глаза… А дорогу замело так, что и следов не осталось. Впереди поставили машину с самым сильным двигателем, привязали цепи. Работали дружно. Пробили коридор и пошла первая с разгона. Снегу нагребет по капот и встает. Задний ход, сугроб разгребли и снова с разгона вперед. Подружки, что поехали до большака – веселятся, словно на празднике. Копают снег вместе с водителями и толкают, толкают. Так вот полдня и пробивались к большаку. Простились с привычным – до побаченья.

На большаке чуть получше. Колею пробили, а как встречная, так разъехаться невозможно. Чуть в сторону и забуксовал в снежном заносе. «Берись, снова копай и копай, солдат, мать твою ети!..»

После обеда появился трактор с угольником, дело пошло веселей, заторы стали рассасываться. Сутки отделение добиралось до расположения части, где Цукан ждал серьезного разноса. Оказалось, наоборот, похвалили, потому что многие отделения из транспортных рот еще не вернулись. Метель держала в пути.

В ту зиму зачитали в ротах знаменитый приказ «0169». Цукан сразу попал под него, как под гусеницы. Стали отбирать из тыловых частей молодых парней, а на их место заступали пожилые солдаты и девушки. Отобрали человек шестьдесят из батальона обслуживания. Назначили к перевозке машины «интернационального» отделения во главе с Цуканом. Оборудовали тентами. Определили маршрут на станцию Лиски.