– Ничего себе подарок! Так это же золото!

Пока он думал, что делать с содержимым ящика, подошёл Свиридов. Увидев открытую крышку, он закричал:

– Прекратить! Пристрелю как собаку. Я приказываю немедленно все собрать и заколотить ящик! Выполнять мою команду!

Для пущей убедительности он направил на Ивана пистолет. От неожиданности парень опешил. Чёрный ствол оказался всего в нескольких десятках сантиметров от его головы. Ничего подобного Иван никогда ещё не испытывал.

– Там золото. Я отвечаю за него своей головой! – кричал военный. – Если не хватит хоть грамма, я тебя посажу. Выполняй приказ.

– Да вы что? Я только хотел взять ящик. Из него получится много дров для костра. Холодно…

Вечером умер бортрадист. Весь день он стонал, но на помощь никого уже не звал. Да никто помочь ему и не мог. На следующее утро не стало пассажира Романова, потерявшего много крови. Теперь их осталось шесть человек, и двое из них не могли передвигаться. Судя по небу, затянутому плотными, низко висящими облаками, улучшения погоды не предвиделось. Срочно требовалось принимать какое-то решение. Увидев, что наступил критический момент, Иван предложил свой план.

Собрав все продукты и необходимое снаряжение, вышли как только рассвело. Раненых погрузили на волокуши, которые смастерили из обшивки самолёта. Снега было почти по пояс, поэтому пришлось по очереди торить тропу. Потом по ней шли остальные и тащили раненых.

Утро выдалось сырое, временами сыпал снег, закрывая ближайшие горы. Из-под сугробов кое-где торчали лохматые зелёные ветки, потом пошли редкие кусты кедрового стланика, а вскоре начались сплошные стланиковые заросли. Все пространство, насколько хватало взгляда, заполонила эта колючая зелень. Первым остановился Сенькин, шедший впереди. Пробираться сквозь заросли стало невозможно, пришлось браться за топор и по очереди прорубать дорогу. Оказалось, что это могут только Свиридов и Иван. Майор и Сенькин от усталости и полученных ран еле держались на ногах. На каждом привале майор лежал пластом, и о том, чтобы он занимался тяжёлой работой, не могло быть и речи. Зато Сенькин крепился как мог, стараясь не показывать вида, как ему тяжело. При каждом взмахе топора пилот думал, что он последний.

Спуск забирал последние силы. Путники падали и подолгу лежали на снегу, но потом вставали и шли опять. Чем ближе они подбирались к долине реки, тем меньше становились сугробы. Вскоре стланик сменили чахлые лиственницы, кое-где попадались ели. Неожиданно снег кончился, под ногами застучали камни, началась мокрая каменная осыпь. Эта почва уходила из-под ног, сползала по склону, заставляла людей падать. Пришлось где задом, где на четвереньках осторожно скатываться к подножью. Только приспособились, начались курумы с громадными валунами. Кое-где пришлось ползти, пока не попали на очередную осыпь.

Иван с Сенькиным смастерили носилки из жердей и на них переложили раненых. У одного из них, Лемковича, были сломаны ребра и, по-видимому, пострадал позвоночник. Временами этот человек терял сознание и постоянно бредил. Второму, Васильеву, тряска тоже была противопоказана. Кроме перелома обеих ног и руки он получил серьёзное сотрясение мозга. Не легче приходилось и тем, кто их нёс. Больше всех досталось Ивану. Поначалу казалось немыслимым нести носилки со сломанной рукой, но деваться было некуда, и он влез в упряжку. Правой рукой Иван держал одну ручку носилок, вторую – привязал к висевшему на шее ремню. При каждом резком движении пронизывало всё тело, от нестерпимой боли бросало в жар. Через каждые пятьдесят шагов все, как по команде, останавливались и, поставив носилки, от изнёможения падали на камни.