– Ты художник?

– Да.

– Что заканчивал?

– Видите ли, я отбывал наказание и там у художников брал уроки рисования.

– И ты так запросто признаёшься. – Не боишься? Как попал в наше село? – Хорошо ли рисуешь?!

– Рисую… Хорошо ли? – Судят другие.

– И икону можешь нарисовать?

– Икону не пробовал, но думаю что смогу. Сам может быть не придумаю, но по иконописным материалам – почему же нет.

– В клубе ты едва ли найдёшь работу. А если и найдёшь, то там платят трудоднями через колхоз. – Зарплата только к осени. А вот в церкви кой-какая работа есть – если сможешь и согласишься.

– У меня нет выбора! Я вынужден смочь и согласится, и был бы очень признателен.

– Тогда по рукам!

– По рукам! Теперь мне нужно здесь найти ночлег.

– Пойдём к нам. Матушка накормит и спать уложит. Я тебе поверил. – У Саши отлегло от сердца.

Утром после яичницы и чая Отец Сергей (Священника звали Сергеем) повёл новоиспечённого художника в церковь. Показал, что по-возможности нужно реставрировать, плюс изготовить четыре хоругви. Он же назвал и цену, которую церковь может заплатить. – Не густо, подумал Саша, но если на всём продовольственном обеспечении – то терпимо.

Отец Сергей собрал прихожан и дал задание кормить живописца.

Кормление на удивление было обильное. Как будто кормили роту солдат. Утром – литр молока и шесть пирожков. В обед – наваристый борщ, затолчённый старым салом, булка домашнего хлеба и варёная курица, плюс пол литра самогона. Вечером – яичница из восьми яиц и десять блинчиков. Плюс ко всему – одна живая курица и десять сырых яиц передавали матушке, как бы для живописца. – Для разведения красок.

Прихожанам продовольственный гнёт не был накладен, потому что за сорок пять дней, которые он там проработал, верующим приходилось снабжать его только один день. Отец Сергей так распределил.

Саша шутил про себя. – «Они наверно думают, что ко мне приходят ангелы и мы вместе пируем». – Если так думали, то были не далеки от истины. Перед вечером приходил отец Сергей, проинспектировать проделанную за целый день работу, выпивал бутылку самогона и уже вместе с Сашей доедали курицу и блины. Живописец не пил. Шли домой на ночлег сытые. Матушке не нужно было заботится. А тех кур и яички, что приносили вживую, матушка возила в Белую Церковь и сбывала на рынке.

Отец Сергей Саше поверил. И уже через неделю батюшка с матушкой уехали к родственникам в Белую Церковь, а его оставили на хозяйстве.

В день их отъезда Саша заработался, кушать было что, и он остался в церкви ночевать. Однако, почему-то было жутковато. Высоко расположенные окошки пропускали узкие пучки синеватого тусклого света Луны и рисовали на полу фантастические картины. На иконах выделялись только глаза, Они казались огромными, и будто горели чёрным огнём, сверлящим душу, ища в ней греховное начало и хоть какой-то выход из воспалённого разума. Самое страшное – в этих глазах горели белки, то вспыхивая, то потухая. Непонятно был ли это сон, или бред! Саша знал, что это галлюцинации воспалённого ума, но по всему телу пробегала дрожь. Он подумал зажечь спичку, а потом испугался такой мысли. – Ведь он выдаст себя! Почудилось, что из-под купола опускается и крутится как юла огромный глаз и проникает в его душу. Что-то как будто толкнуло его. Он вскочил и, не контролируя своих действий, выскочил на улицу. На улице, как тяжёлый груз, страх свалился с его души. Но вовнутрь сейчас он уже не пойдёт. Постоял у двери, закрыл её на потайной засов и вышел за ограду.

Неожиданно возле калитки слабый женский голос просил помощи. Саша испугался и побежал, но его догнал тот же, еле слышный голос, и он как будто прирос к земле. Голос просил помощи. Саша Вернулся. – Возле калитки лежала женщина.