***

И вот теперь, глядя на новорождённую дочку, Алексей с недоумением качал головой:

– Странная она какая-то. Лобастая и рот большой, как у лягушонка. Нет, что-то в этот раз Людмила напутала. Совсем не наша девка народилась. У нас в роду никогда ещё таких не было.

– Да Бог с тобой, Петрович, – пожала плечами Галина. – Выправится, перерастёт. Ещё любимицей станет. Дитё же, своя кровь. Ладно, раз у вас уже всё хорошо, побегу я. А ты дочку под бок матери положи и пусть поспят. Тяжелёхонько им в эти дни было. Отдохнуть надо. Старшеньких твоих сейчас пришлю, пока они у меня спать не улеглись. Только пусть не шумят, скажешь им.

Алексей молча кивнул, укладывая дочку рядом с матерью и не замечая, каким долгим пронзительным взглядом посмотрела на него Галина. А та тихонько прошептала себе под нос:

– Ишь ты, сразу догадался, что не его дитё. Ох ты ж, Господи, хоть бы беды не было…

Знала Галина страшную тайну своей соседки и давней подруги Людмилы.

Знала она, сама Люда, и ещё один человек, Ванька Серый. Так все его звали в той деревне, откуда Людмила была родом, в Касьяновке. Да и в округе другого прозвища у него не было.

Поначалу Серым его прозвали за то, что в детстве любил в золе печной изваляться. Откуда у него такая тяга была – никто не знал. Почистит мать печь, золу на грядки вынесет, а Ванька тут как тут. Плюхнется животом на горку древесной пыли, ручки оттопырит и делает вид, будто по реке плывёт. Мать его прутом отгонит, в корыто посадит и давай отмывать. Но как только выпустит, он опять к золе бежит, барахтается в ней и смеётся.

Зинаида сына воспитывала одна, может потому и не смогла дать ему ума. Какое уж тут воспитание, прокормить бы. А мальчишка рос и год от году становился всё наглее и завистливее на чужое добро. Сначала в соседских садах деревья обносил, кусты обламывал, не жалея, лишь бы ягодой полакомиться. Потом стал по погребам и сараям лазать.

Много раз деревенские говорили Зинаиде, чтоб она образумила своего сыночка, сами колотили его даже, но на Ваньку ничего не действовало. Показалось ему, что дармовым жить проще и слаще, а потому ничем парень не гнушался и воровал в своей деревне и по соседству всё, что плохо лежит. Потом и за скотину принялся. То барана у кого-нибудь ночью зарежет, то телёнка из база выгонит, бывало и свиньёй не побрезгует. Да всё так ловко провернёт, что животинка и голоса не подаст. А сколько кур с насеста Ванька перетаскал, тому и счёта нет.

И стали люди в его прозвище «Серый» другой смысл вкладывать.

– Волки только так делают, – жаловались друг другу сельчане. – Карауль – не карауль, из-под носа живность унесут. Так и Ванька, как серый волк. Совести нет у вора проклятого, последнее у людей забирает!

Поймали как-то люди его в чужом сарае. Милицию вызвали, показания дали. А потом очень обрадовались, что Ванька Серый в тюрьму угодил. Два года окрестные деревни спокойно жили, а потом он вернулся, ловко поигрывая ножиком в руках, и всё началось сначала. Ещё пару раз его отправляли в тюрьму, но это его нисколько не пугало. Теперь Ванька ещё опаснее стал, боялись его все и связываться с ним не хотели.

Была у Ивана и другая слабость. Едва ус у него прорезался, принялся он по вдовам бегать, да просто одиноким бабам. Поднаторел в этом деле, во вкус вошёл. И подвернулась ему как-то Людмила, совсем тогда ещё девчонка, лет пятнадцать ей, может было, не больше. А его годы уже к тридцати приближались.

– Чья это ты такая славная? – усмехнулся он, столкнувшись с ней у колхозных амбаров. А потом дёрнул к себе и крепко прижал к стенке: – А ну-ка, дай-ка попробую тебя на вкус, может, моя будешь, если мне понравится.