Но большая рыба случалась не всегда. Иногда по два-три дня, а то и больше, они оставались без работы.

А какие здесь были вечера! Под просторным, необъятным небом, над кромкой далеких гор вдруг начинало сгорать солнце. Багровел горизонт, в той стороне мгновенно вспыхивали и жарко пылали лес, облака, инверсионный след самолета и даже сама земля. И потом долго-долго там все умирало, медленно и неизбежно пожираемое Ночью… И даже Река в это время до краев переполнялась багрово-лиловыми отблесками, и тяжелая, осенняя уже, звенящая, уходила за ближайший высокий мыс, на котором белел такой свеженький, нарядный и таинственный маяк…

Маяк строили солдаты-стройбатовцы. Вернее, они его уже почти достроили, остались только отделочные работы внутри и планировка – снаружи. Солдаты жили на окраине поселка, в бараках, где раньше жили вербованные, приезжавшие на путину: были времена, когда своими силами с рыбой на Амуре не успевали справляться. Солдат было двенадцать человек, тринадцатый – лейтенант. Еще когда они только плыли сюда на теплоходе, про этих самых солдат много чего рассказывали. Лидия Захаровна, их будущий преподаватель, а пока – нянька-мамка-воспитатель в одном лице, предупредила: «Упаси вас бог, девоньки, связаться с солдатами… Сущие бандиты это, а не солдаты, пьют одеколон и никого не признают, даже свое начальство». И Нелли, когда впервые увидела маяк с палубы теплохода, невольно прониклась к нему настороженностью, но и любопытством тоже: ах, как интересно, почти как в книжках. А чуть позже: «Сущие бандиты – интересно, какие они?»

Первая встреча с ними произошла случайно. Они с Ритой пошли на марь за брусникой. Долго и лениво бродили по бесконечной и кочковатой мари, спотыкаясь и с усилием выдирая ноги из топкой моховой подстилки. Набрали по бидону крупной, рясной ягоды, и не чаяли, как через эту марь назад до своего общежития добраться, казавшегося сейчас таким родным и уютным. Пошли, спрямляя путь, к далеко впереди блестевшей реке. Кое-где еще попадались продолговатые, иссиня-фиолетовые ягоды голубики и они щедро угощались ею, смакуя нежнейший, тонкий аромат, а когда случайно глянули друг на друга – закатились в безудержном смехе: пальцы, губы, даже щеки были щедро выкрашены в синий цвет.

– Ой, Ритка, не могу! – приседала от смеха Нелли.

– А ты! А ты! – схватилась за тощие бока длинными руками подруга.

Сорока села невдалеке на голую вершинку низкорослой лиственницы, посмотрела на них в недоумении, ударила клювом по ветке и лихо раскатилась в птичьем смехе на всю округу. Тут же выскочил из-под земли рядом с замшелым пнем перепуганный бурундук, встал столбиком, прижал передние лапки к подрагивающему животу, и ну вращать глазищами: что тут, мол, случилось, какая еще беда к нам пожаловала? Но разглядев неподалеку смеющихся девчонок, тут же успокоился, презрительно цвыркнул сквозь редкие зубы и вновь под пенек – прятать на долгую зиму орешки в укромных местах…

К реке они вышли пониже маяка, далековато от поселка, и без сил повалились на песок.

– Я говорила – правее надо идти, – ворчала Рита.

– Ну и шла бы, кто не давал? – лениво огрызалась Нелли.

– Тебя все куда-то тянет… А теперь вот надо будет идти мимо маяка.

– Ну и что?

– А вдруг там… Вдруг мы встретим этих?

– Ты думаешь?! – испуганно обрадовалась Нелли и села на песке, широко раздвинув круглые в коленях ноги.

Был чудный день, каких в Приамурье осенью не перечесть. Светило все еще яркое солнце, высоко и непроницаемо стояло небо с тонким серпиком мутного месяца низко над горизонтом, плыли прозрачные паутинки по прозрачному воздуху, одиноко и стайками перелетали с озера на озеро дикие утки, и на очень большой высоте медлительно проплывали крошечные серебристые самолетики.