На этих словах воспоминания о похоронах милиционера и заканчиваются, потому что более сказать о нем уже нечего.

Врач допивает чай до дна одним весьма впечатляющим глотком, словно это не чай вовсе, а дорогой армянский коньяк, затем решительно возвращается к столу, распахивает медицинскую карту, делает в ней несколько записей так называемой врачебной скорописью, более напоминающей энигматическое блуждание шариковой ручки в поле желтоватого оттенка бумаги, затем поднимает взгляд на Дмитрия Александровича и произносит:

– Давайте все-таки подведем итог нашей встрече.

– С удовольствием.

– Все это время я общался с очень интересным собеседником, которого отличает неординарный ум и совершенно уникальный взгляд на мир. Не вижу в ваших речах и поступках ничего предосудительного и имеющего отношение к нашему ведомству. Ваше нахождение здесь, безусловно, является ошибкой. Посему прошу вас немедленно покинуть больницу, а все необходимые бумаги будут выданы вам незамедлительно.

Дмитрий Александрович благодарит врача и выходит на лестницу, вдыхает здесь крепчайший запах карболки, а руки его тут же и прекращают движение, холодеют, намертво вцепившись в перила.

Так он стоит какое-то время в задумчивости.

Затем начинает спускаться на первый этаж корпуса, где направляется в регистратуру.

Тут Дмитрий Александрович слышит прелюбопытный разговор, который происходит между гардеробщицей и электриком, восходящим по лестнице-стремянке к потолку для замены перегоревшей лампочки.

– Вот скажи, Сергей Михалыч, какая вода святее – Крещенская или Богоявленская?

– Озадачила, так озадачила, – усмехается электрик и упирается руками в потолок, как в небо, совершенно уподобившись при этом сыну Иапета и Климены, брату Прометея, Эпимея и Менетия – Атланту, – думаю, что Богоявленская.

– А вот и нет, Крещенская! Это мне наш поп Сергеев сказал.

– Так и сказал? – доносится откуда-то сверху.

– Да, так и сказал – знай, раба Божия Надежда, Крещенская вода святее, потому что она называется Великая Агиасма!

– Не знал, – Сергей Михалыч держит в руках перегоревшую лампу, потом начинает ее трясти, дабы убедиться в том, что нить накаливания оторвалась от электродов. Так и есть – оторвалась и дребезжит.

– Вот видишь, не знал, а теперь будешь знать, – не унимается гардеробщица.

– А что там еще тебе твой поп Сергеев сказал? – электрик извлекает из кармана новую лампу и, ласково поглаживая ее, вставляет в патрон. Начинает аккуратно завинчивать.

– Он сказал, что Крещенскую воду надо пить натощак, а также сказал, что, обмакнув в ней марлю, можно этой марлей протирать глаза перед сном, и они никогда не будут слезиться.

– Вот оно что, – электрик вновь упирается руками в потолок, – а у меня после того, когда я подолгу смотрю на электрический свет, очень часто глаза слезятся. Мне врач прописал какие-то капли, но они не помогли.

– Делай, что я тебе говорю, и все пройдет, – звучит из недр гардероба.

Наконец, отпустив потолок, электрик приступает к спуску на землю:

– А святая вода не может протухнуть?

– Да ты что, Сергей Михалыч, совсем одурел? Нет, конечно, она ведь на то и святая.

Дмитрий Александрович меж тем уже получил все необходимые бумаги, но он не торопится уходить из больницы, потому что непременно хочет дослушать, чем закончится этот прелюбопытный разговор.

Гардеробщица подходит к выключателю и со словами «сейчас проверим твою работу» нажимает на отполированный сотнями прикосновений эбонитовый тумблер. Щелкает неоднократно, но свет не загорается.