Через час снова появляется Люська.

«Ну что, – спрашивает, – надумала?»

Я киваю.

«Все уже сделано, – говорит она, – завтра увидишь свою дочь. И помни – это твой ребенок!»

– Неужели это все правда? – Потрясенная Галина с недоверием смотрела на Марту.

– Не веришь, – криво усмехнулась та, – твое право.

От собственного рассказа она, казалось, протрезвела, глаза, еще несколько минут назад мутные, приобрели нормальное выражение.

– Ты третья, кому теперь известна эта история, – Марта задумчиво потерла лицо, – надеюсь, больше об этом не узнает никто.

– Послушай, а кто все-таки была мать ребенка?

– На следующий день, – не отвечая на вопрос, продолжала Марта, – мне принесли девочку. Веришь ли, я испытала такой прилив нежности к ней, словно она и вправду была моей дочерью. Я смотрела на нее и не могла оторваться. Видимо, в родившей женщине действует инстинкт, и безразлично, твой ли ребенок у тебя на руках или чужой. Не случайно ведь многие животные могут воспитывать вместе со своим потомством новорожденных другого вида. А у меня на руках был не котенок или щенок, это и вправду была моя дочь.

Прибежала Люська.

«Ну как вы тут?» – спросила она, с любопытством и тревогой поглядывая на нас. Я, помню, от счастья и сказать ничего не могла. Пришла и заведующая, принимавшая у меня роды. Она ничего не заметила. Откровенно говоря, ее прихода я боялась больше всего. И тут пронесло…

Потом явился Павел с букетом цветов, родители, свекор со свекровью. Все ликовали.

Вечером снова пришла Люська.

«Вот видишь, все нормально, – заявила она, – никто ничего не заметил. О том, что случилось, знаем ты и я».

«Кто все-таки мать ребенка?» – напрямик спросила я.

«Тебе же сказали».

«Неужели у нее не было ничего, что могло бы хоть как-то помочь установить личность?»

«Знаешь что, ее отправили в морг, но все вещи ее пока здесь. Если тебе так хочется, можешь лично провести расследование. Но меня – уволь. Я и так сделала достаточно. Копаться в чужих грязных тряпках не желаю. Ты ведь уже можешь передвигаться? Отлично. Когда все уснут, я за тобой приду. Осмотришь ее вещи».

Ночью я, кое-как ковыляя, пришла в ту же комнату, где до этого лежал труп.

«Вот, смотри», – Люська кивнула на груду тряпок, лежащих в углу на газете, хмыкнула и ушла.

Преодолевая брезгливость, я начала копаться в несвежей одежде. Из верхней одежды был только джинсовый сарафан.

Прежде всего я проверила карманы. Пусто. Совершенно ничего – ни денег, ни автобусного или троллейбусного билета, ни просто какой-нибудь бумажонки. Сарафан был импортный и изрядно поношенный. «Очень странно», – подумала я. Женщина она, помнится, была видная, так неужели у нее с собой не было никакой косметики? Допустим, нет сумочки, но помаду или пудреницу можно было положить в карман?

Оставалось белье. Сначала я вообще не хотела его разглядывать. Как-то неудобно перед покойницей стало. Потом подумала и решила довести дело до конца. А тут меня ждала еще одна загадка. И трусики, и лифчик были явно импортного производства. Причем очень высокого качества. Уж я-то в этом разбираюсь. Но самое странное, ярлыки были явно срезаны. От них остались лишь короткие язычки. Почему? Зачем?

Я отложила белье и занялась туфлями. Они были самые обычные, стоптанные и чиненые. Никогда не поверю, что женщина, носившая такое белье, могла бы надеть подобную обувь. Но чего в жизни не бывает!

Я сидела и размышляла, кто же она была, мать моего ребенка, и в этот момент мне показалось, что за спиной у меня кто-то стоит. Я явственно почувствовала чье-то присутствие. Меня словно сковало. Я напряглась и, не в силах пошевелиться, ждала не то удара, не то вопля. Но все было тихо. Наконец я собралась с силами и резко повернулась. Никого. Комната была пуста. Еще несколько минут я не могла перевести дыхания. Тут появилась Люська.